Иней Олненн - Книга 1. Цепные псы одинаковы
— Да вот же он! — вдруг говорит Ингерд и показывает на выбравшийся из земли корень. На том корне сидел, хитро поблескивая любопытными глазами, черный хорек с рыжей спинкой.
— Ну, веди, — сказал ему Ян. — Куда только заведешь…
Вся его осторожность осталась где-то позади, и сейчас смотрел он вперед ошалелыми глазами, и даже жарко ему стало, как если бы из бани в прорубь нырнул, словно ледяной огонь его охватил.
А юркий зверек спрыгнул с корня и быстро побежал по земле, только рыжая полоса замелькала меж пней и поваленных стволов. И путь-то выбирал все потяжелей, где идти совсем невмоготу. Ему, мелкому, все нипочем — ловко с сучка на сучок перепрыгнет, легкие лапы через ветровал его быстро перенесут, а Ян да Ингерд, что два лося, с треском сквозь бурелом продираются, немного прошли, устали быстро, Ингерд в несвоих сапогах все ноги стер.
— Да что это за лес такой, — ругался Ян, раскидывая очередной завал, — ни тебе дорожки, ни самой что ни на есть захудалой тропиночки… Не мудрено, что люди сюда глаз не кажут.
И вдруг — кончилась чаща, в лицо свет солнечный хлынул, и открылся им совсем другой лес — зеленый, душистый, птичьим перезвоном наполненный. Кругом папоротник да березы, зверье непуганое под ногами снует, а небо над головой чистое, бирюзовое.
— Не иначе колдовство, — зажмурившись, пробормотал Ян и смех Ингерда услышал.
— Чего смеешься? — сердито спросил Ян.
Не ответил Ингерд, но Ян и так понял, и пробурчал:
— Погоди веселиться. Я не я буду, коли беду не встретим.
Ян слова зря не тратил, он в Горы ходил, а Горы пустых разговоров не любят. И оказался прав.
Шли они по высокой траве туда, где средь прочих деревьев, живых и цветущих, высилась уродина — разбитая грозой мертвая лещина. Корявыми ветвями царапала она небо, и вороны граяли над ней.
— Вот так светлый ручей, — пробормотал Ингерд, когда подошли они ближе.
Словно пошутил кто, назвав светлым ручьем зловонное болото, заросшее тиной и блеклыми кувшинками, в нем и воды-то всего — тоненький мутный ручеек, дотянуться до которого не было никакой возможности.
— Ну, чего ж не смеешься? — спросил Ян Ингерда. Страх в нем начала вытеснять злость — черная, бешеная, свет перед глазами застит, кровь горячит и быстрее по жилам гонит. На любого готов был кинуться Ян, подвернулся бы ведун — досталось бы и ведуну. Ухватился он за пень, что под руку попался, из земли его с корнями выдрал и швырнул в болото, только грязь по сторонам. А что дальше случилось, то Ингерд и Ян надолго запомнили, насколько каждому из них жизни хватило.
Заглотила жижа пень, тихо так, будто корова языком слизнула, и опять тишина, слышно, как комары над кувшинками вьются… И вдруг — бух! — пень-то обратно как вылетит, едва Ингерда не пришиб, а за ним всколыхнулась жижа, а оттуда с рыком ужасным — страшилище, гад чешуйчатый, рогатый, с пастью оскаленной, и — на Яна. Ян белее белого стал, а все ж опомнился, меч выхватил, да поздно — подмял его зверь невиданный под себя. Тут Ингерд, не раздумывая, на зверя сверху кинулся и рубил его мечом, как топором. Долго не разобрать было, где кто, что-то рычащее и чавкающее посуху каталось да перепуганные вороны с карканьем в небе кружили. Потом вдруг затихло все, остановился ком грязи, и от одного его бока отвалился кусок, и от другого. Один кусок обернулся в Ингерда, другой — в Яна. Лежат оба, сил подняться не хватает, грязью плюются, Ян от боли зубами скрипит — поранил его зверь страшный, саднят раны.
— Жив ли ты, быстрокрылый? — еле переводя дыхание, спросил Ингерд, глаза-то не видят, жижей зловонной залепленные.
— Не очень, — отозвался Ян, силясь подняться.
Ингерд глаза наконец протер и видит: там, где чудище рогатое лежало, — только лужа бурая, а на месте, где болото было — ручей течет чистый, прозрачный, солнечным светом напоенный. Мочи встать не хватало, ползком поползли к нему Ян да Ингерд и воду студеную с головой окунулись. Вынырнул Ян, отфыркиваясь, и стали видны глубокие кровавые раны на теле его, когтями мерзкого гада оставленные, а в другой раз вынырнули — и нет ран, будто и не было вовсе, все исчезли, как одна. Могучая сила целебная в той воде обитала, возликовал Ингерд, мощь небывалую почуяв, отпустила на короткий срок его душу черная тоска, светлыми водами смытая.
— Ну, каково вам купаться? — с бережка-то их спрашивают.
Обернулись Ингерд и Ян и видят: сидит на сухой земле эриль Харгейд, посох на коленях держит. Около него хорек с рыжей спинкой лапками морду умывает, хитрым глазом на них поглядывает. Чуть не застонал Ян: ко всем их напастям только эриля не доставало! Решил, что кару для них измышляет колдун, потому как в запретный лес забрались. Или Згаваха его на них натравила? Или ведуны?..
А эриль говорит:
— Если оклемались, с собой зову.
И, видя, что Яну от его слов худо делается, добавил:
— Забудь страх, быстрокрылый. Кто бёрквов не испугался, тому Зачарованного Леса бояться нечего.
Совсем не согласен был с ним Ян, но язык прикусил, ни за что бы не признался, что самого эриля боится больше, чем бёрквов. На Ингерда глянул — у того глаза горят, словно хорошую драку ему посулили, Ян только выругался про себя.
Поднялся эриль Харгейд на ноги и зашагал прямиком в чащу, и чаща будто расступалась перед ним, буреломы все подевались куда-то, и папоротник словно пониже стал, и кусты малины не такие спутанные. Пошли Ингерд да Ян вслед за эрилем — а попробуй-ка откажись! И солнце уж высоко поднялось, через маковки деревьев заглянуло, посветлело в лесу, и почуяли Ингерд и Ян: переменилось что-то. То ли воздух другой стал, то ли небо другое… Часто стали встречаться диковинные деревья — старые, седые, никто не мог бы сказать, сколько им лет, как никто не мог бы сказать, сколько лет эрилю Харгейду. Стоят они меж своих молодых собратьев, не то спят, не то думу думают, и ветерок, шелестевший зеленой листвой юных берез, не смел тревожить их. Эриль Харгейд мимоходом дотрагивался до их сморщенной коры, будто здоровался, кивал им, слово какое-то, лишь им понятное, говорил. А Ян да Ингерд обходили такие деревья, мнилось им, что души у этих деревьев человеческие, и будто сказать что-то хотят.
— Гляжу, вроде бы дуб, — тихо произнес Ян. — А вот так поглядеть, вот-вот, глянь!.. Ровно как живой лик пробивается…
Встречались им пустые, заброшенные хижины, на забытые могилы похожие, камни — то огромные, в два Ингерда ростом, а то малые, и все испещренные знаками непонятными, во времена глухие вырезанными, звались те камни кайдабами, Каменными Книгами. Они стояли по одному, а то по нескольку, кольцом, такое кольцо ставой звалось. Ян все это от деда знал, но воочию только теперь увидел.
Чем дальше шли они вслед за эрилем по Зачарованному Лесу, тем сильнее начало одолевать их беспокойство непонятное. Вроде и бояться-то нечего — лес как лес, но уже забыли, что смеялись недавно.
— Заведет он нас, ох, заведет…
Чуял Ян, что, если бы не кармак, зашевелились бы волосы на голове, а Ингерд безрассудно ломится вперед, будто собственный страх его плетью подгоняет. Потихоньку заныла душа, заболела, ибо нечто чужое, неведомое принялось стучаться в нее, сильно стучаться, до боли. Вокруг шепталась листва, как будто слышалась чья-то речь, ее хотелось понять. Запахи в воздухе витали непривычные, Ингерд готов был поклясться, что чует соленый ветер далекого Моря и терпкий аромат снадобий. А Ян, видно, распознал что-то свое, потому как ноздри его затрепетали и вспыхнули глаза. Ни одного вечувара не встретили они, зато замечали среди деревьев чьи-то призрачные тени, верно, ведуны наблюдали за ними. Солнечные лучи зажигали рыжие чешуйчатые стволы золотом, и нагретая смола медом стекала вниз. И только было Ян подумал, что не так ужасен этот лес, как рассказывают, и заходить сюда можно по случаю, как ноги его вдруг подогнулись, и от ног, все выше и выше, к самому сердцу змеей холодной страх пополз, от которого свело нутро и голова закружилась. Ухватился Ян за молодую рябину, чтоб не упасть, но не выдержала рябина, надломилась, и Ян сполз на землю. Мельком увидел Ингерда, который на одно колено опустился и подняться силился, да только сила, к земле их пригнувшая, больно могучей была. Закружился лес перед глазами Яна, и увидел он много-много ведунов, что стояли, вечуварам подобные, и на него смотрели, а в волосах, ниже пояса длинных, зеленые огоньки вспыхивали…
— Дельвеле.
Ян услыхал это слово, оно вспороло багровую темноту, застившую глаза, оно прогнало страх и вернуло жизнь. Сперва Ян не мог понять, кто он есть, а потом вспомнил свое имя. А как свое имя вспомнил, тут же обратно в человека обернулся, а до того был он осиной, даже горький привкус во рту остался. Рядом Ингерд на ноги поднялся, удивленный, и оба на эриля уставились, беспомощные.
— Ты заколдовал нас, — прохрипел Ян, язык почти не слушался его.
