Ольга Григорьева - Колдун
Оглушенная ее словами, чернявка покорно склонилась. О том, что Рогнеда простила Владимиру смерть своих родичей, знали все, и про ее покаянную, уже давно посланную в Киев грамоту тоже ведали, но что она захочет увидеться со своим обидчиком, чернявка не ожидала. Откуда ей, простой рабыне, было знать, как долго подученная жрецом княгиня притворялась, как долго таила в себе месть, как, презирая саму себя, диктовала писцу строки того покаянного послания. Но кровь родичей стоила унижений, и Рогнеда терпела. Терпела и ждала, когда же наконец появится Сирома и принесет ей то самое оружие, которое отомстит убийце и насильнику. И этот миг настал. Отмщение было совсем рядом, и ждать оставалось немного…
– Совсем немного, – прижимая к себе дрожащее от нетерпения лезвие, прошептала она и, любовно огладив его рукой, прильнула к рукояти жаркими губами. – Потерпи еще немного…
ГЛАВА 49
Владимира обрадовало нежданное письмо Рогнеды. А Добрыню огорчило. Умный боярин не верил в искреннее раскаяние княгини, но если в прошлый раз ему удалось настроить бояр против ее приезда, то нынче они вряд ли стали бы перечить Владимиру – князь оказался молод да суров…
– Ты нас в княжьи сердечные дела не впутывай, – хитро щуря маленькие глазки, заявил Помежа. – Что нам за напасть, коли он желает с княгиней встретиться?
Помежа не хуже Добрыни знал, на что способна половчанка, но для него Владимир был опасней. У кого, как не у киевского князя, была самая могучая дружина и самый крутой нрав? Пойдешь поперек – за ослушание может и погнать из Киева…
Другие бояре тоже отказались препятствовать Рогнеде – кто сослался на занятость, кто на хворобы, а большинство, качая головами, вздыхали:
– Брось пугаться, Добрыня! Уж сколько времени утекло – забыла Рогнеда о мести…
Отчаявшись добиться поддержки у бояр, Добрыня вспомнил о Выродке. Владимир на людях не жаловал колдуна, но втайне уважал его ум и хитрость. «Может, хоть его послушает, не поедет в Изяславль», – шагая к приземистой избенке Выродка, думал боярин.
Весть о грамоте из Изяславля всерьез встревожила болотника. Волнуясь, он заметался по клети. Он-то и позабыл о полоцкой княгине! А нынче она стала опасной. Попробуй огради распаленного страстью князя от красивой жены да докажи, что она недаром зовет его. Но попробовать стоило…
– Добро, – кивнул болотник ожидающему его слова Добрыне. – Я поговорю с князем.
Он не солгал и в тот же вечер поговорил с Владимиром. Объяснил, сколь коварны женские чары, сколь обманчивы речи, но, стремясь увидеть наконец-то покорившуюся ему княгиню, Владимир пропустил мимо ушей половину сказанного. Болтающий невесть о каких опасностях колдун надоел, и, желая поскорее отвязаться от назойливого просителя, князь со вздохом вскинул на него серые глаза:
– Ну хорошо, хорошо… Коли ты так за меня страшишься, я не поеду. Пусть Рогнеда сама придет ко мне! Уж в Киеве-то со мной она ничего не сделает.
«Разве что в постели прирежет», – угрюмо подумал Егоша, но спорить с Владимиром было бессмысленно, и, молча поклонившись, он вышел.
До самого Рогнединого приезда он мучился мыслью – где и как задумала отомстить княгиня, и сколько ни гадал, видел лишь два способа – отравить князя на пиру иль зарезать сонного. Все остальное было или чересчур нелепо, или попросту невыполнимо. За едой и питьем князя Егоша еще мог проследить, но вот войти в княжью опочивальню… Там оставалось надеяться лишь на обещание кромешников.
Рогнеда приехала в Киев к середине травня. Как и подобает провинившейся жене, она вошла в городище пешком, со склоненной головой, но, несмотря на свой покаянный вид, она стала еще красивей. Появившаяся округлость груди и рук придавала ее резким чертам соблазнительную мягкость, а глаза сияли каким-то нежным внутренним светом. Перед такой красой мало кто устоял бы, а о Владимире и речи не шло. Еще не видя княгиню, он в нетерпении переминался с ноги на ногу и, волнуясь, стискивал пальцы, а когда увидел – соколом слетел с крыльца и, вскинув Рогнеду на руки, легко внес в терем. Узрев его прыть, Добрыня лишь покачал головой, а Егоша нахмурился. Ох, опасно было это бездумное прощение! Могло оно стоить князю не Руси – всей жизни…
, Вечером Владимир закатил пир. Гуляло все городище – от драных лапотников, что едва помещались за длинными, выставленными во дворе столами, до важных, спесивых бояр, вольготно раскинувших свои толстые зады на лавках в княжьей горнице. Несмотря на опасения Добрыни, княгиня казалась примирившейся со своей нелегкой участью. Словно запамятовав о былом, она улыбалась, шутила и даже называла его дядюшкой. Любуясь женой, Владимир гордо выпячивал грудь, но Добрыня по-прежнему приглядывал за Рогнедой. Изредка он косился в дальний, темный угол горницы, где, спрятавшись под серой дорожной накидкой, одиноко сидел зеленоглазый колдун, и, сталкиваясь с его настороженным взглядом, понимал – и он не верит. А Владимир веселился. От его щедрости к ночи половина бояр попросту заснули там же, где пили, а оставшиеся, сонно помаргивая осоловевшими глазами, с трудом выползали из-за стола.
Провожая их взглядом, Рогнеда судорожно сжимала пальцы и улыбалась. Никто не знал, сколь тяжело дался ей этот развеселый пир. Хотя улыбка ее была настоящей – все внутри нее пело от ощущения скорой расплаты. Легкий, почти невесомый меч Орея висел у нее на поясе под летником, и от его прохладного прикосновения княгине хотелось смеяться во все горло. Ее веселило все – и тупой, угрюмо оглядывающий горницу Добрыня, и доверчивый Владимир, и зажравшиеся киевские бояре. Однако чем ближе была ночь, тем муторней становилось у нее на душе. Она не могла не признавать, что Владимир изменился. Молодой юнец с похотливым взглядом пропал, и на его месте оказался сильный, красивый мужчина с тонким, будто вырезанным в янтарной капле, лицом. Он и вел-то себя иначе, чем раньше, – не оскорблял ее грубыми шутками, не лапал через платье, словно простолюдинку, и не приказывал, как когда-то. Иногда Рогнеде казалось, что нынче рядом сидит не Владимир, совсем другой человек, а тот, покрытый кровью ее родичей юнец, сам полег где-то в далеких землях.
Стараясь ничем не вызвать княжьих подозрений, Рогнеда не упоминала о Ярополке, хоть то и дело вспоминала, как пировала с ним за этим же самым столом, как миловалась в дальней клети, как проводила долгие ночи в опочивальне на удобном, просторном ложе. Владимир сам заговорил о брате.
– Мне жаль Ярополка, – горестно вымолвил он. – Я готов был простить ему обиды, но боги решили иначе. – И, внезапно сдавив руку княгини, он умоляюще вгляделся в ее лицо: – Поверь, я не желал его смерти!
