Андрэ Нортон - Трое против Колдовского Мира: Трое против Колдовского Мира. Заклинатель колдовского мира. Волшебница колдовского мира
— Мне доступна магия воды, — произнесла Орсия. — Но, боюсь, это не то, что нам сейчас неясно. Кемок?
Он покачал головой.
— Я призывал великие имена и получал от них помощь. Но теперь я не знаю, кто может помочь нам…
И тут я поняла, что одна из вех знаю, кто встанет перед нашим преследователем. Там, на гребне холма, я призывала к нему смерть, сама не знаю почему. Сейчас я призывала его на смерть, ибо ее дыхание опалило нас, и я почему-то знала, что если кто и может помериться с ней своим могуществом, так только он. Даже великие владычицы Эсткарпа были бы здесь бессильны.
Сейчас я его позову. И если он откликнется… тогда смерть завершит все. Так подсказывал мне страх. Обрекать кого-то на гибель… какая женщина может на это решиться? Но я уже однажды сделала это.
Однако в ту минуту не только моя жизнь была под угрозой — нужно было спасать близких мне людей, а может быть, и будущее Эскора. И я, соскользнув со спины рентана, отбежала от них, обратив лицо к невидимому.
Я позвала на помощь его, как зовут уже умершего. «Я призываю твой стяг…»
Почему я выкрикнула именно эти слова — не знаю. Но тотчас же мне в ответ на краю неба полыхнула золотая вспышка, словно возвращая солнечное тепло, которое было у нас отнято. Илэриэн стоял, не глядя на меня, оборотив лицо в сторону мерцающего облака, и в руке держал не обнаженный меч, но жезл.
Он взмахнул жезлом, как воин приветствует противника взмахом меча, прежде чем нанести первый удар. Коротким и строгим было это приветствие, такою же была и схватка, которая разразилась позади нас.
Впрочем, как происходила эта борьба, я не видела, вспышки и мерцания были столь яркими и яростны ми, так больно резали глаза, что мне пришлось закрыть их, чтобы не ослепнуть. Но хотя я и не видела, что происходит, сделать кое-что я все же могла: то, что Илэриэн просил у меня, когда мы бежали от Зандора, теперь я отдала ему сама, по своей воле; я отдала ему весь свой Дар, всю силу, какую имела, опустошив себя до дна, и мне не было жаль того, что я с таким трудом обрела.
Кажется, я опустилась на колени, прижав руки к груди; я не осознавала ничего, ощущая лишь невероятную слабость и желание, чтобы все быстрее кончилось. Сколько прошло времени, я не ведала.
Наконец, все стихло. Я была опустошена, и пустота эта казалась еще бездоннее, чем та, какую оставил во мне Динзиль. Даже мысленные усилия давались с невероятным трудом, и мне подумалось, что это — смерть. Но я не боялась ее, мне хотелось только покоя.
Неожиданно я почувствовала на плечах тепло рук, кто-то настойчиво пытался приподнять меня. И от теплого прикосновения в меня опять вливались жизненные силы, а я не хотела этого, сознавая, что я наделала своим призывом; смерть была заслуженной карой для меня.
— Не надо!
Я все же заставила себя открыть глаза, но не хаос и разорение ждали меня, я встретила взгляд того, кто стоял рядом, и увидела, что в этих глазах нет ничего похожего на то, что было в глазах Динзиля, который не давал, а только отнимал. И еще я поняла, что из нас двоих, действительно, никто не властвует и никто не подчиняется, мы на равных, мы вместе, Слова были не нужны, не нужны даже мысли, лишь одна промелькнула у меня в голове — как я была слепа, как одурманена бессмысленным страхом.
И мы вдвоем подошли к тем, кто ждал в стороне, наблюдая за исходом битвы. Так создатель Ворот стал отныне защитником жизни и света, так завершилась моя глава в бесконечном повествовании об Эскоре.
Теперь мы были вместе, силы наши соединились, мы путешествовали и боролись, избавляя эту страну от Тьмы, мы теснили ее все дальше и дальше, а когда отползла она за холмы и горы, мы наложили печать, чтобы не могла она вырваться обратно. И когда земля эта была освобождена, родители мои вернулись в Эсткарп, потому что ему принадлежали их сердца. Теперь путь между Эскором и Эсткарпом был свободен, а наши мысли летали еще быстрее, чем письма.
Мои братья и зеленый народ ушли из Долины, чтобы поднимать другие земли. А мне все мерещилась цитадель, окруженная высокими стенами, что стояла на мысе, глубоко выдающемся в море. И сквозь прах многих лет наступало пробуждение, и обещало оно быть плодородным и счастливым.
