Джулия Джонс - Чародей и дурак
— Какие слухи до вас дошли?
Пирожник был ростом с ребенка, и косточки у него были хрупкие, как палочки. Жаль его, но делать нечего: время не терпит.
— Говорят, будто Кайлок убивает всех вельмож, которые идут ему поперек. А лорд Баралис — демон и питается младенцами, и во дворце всем заправляет одна сумасшедшая беззубая баба. — Пирожник, хоть и напуганный, выложил все это не без удовольствия и выдернул руку. Джек отпустил его.
— Лорд Кравин тоже среди тех, кого Кайлок убил?
Пирожник впрягся в тележку.
— Его уж давно повесили. Повесили, четвертовали и оставили гнить на стене. — Торговец устремился прочь, таща за собой тележку.
Джек не стал его задерживать, но вдруг смекнул что-то и крикнул вслед пирожнику:
— А как звать ту женщину, которая теперь главная во дворце?
— Грил. Ее сестра держит бордель на южной стороне.
— Как зовут сестру?
— Не помню. — Пирожника почти не было слышно за скрипом тележки. — На «Туго» начинается.
Джек испытал разочарование. Ничего ценного он не узнал. Лорд Кравин умер и уже не может быть им полезен. Остается идти разыскивать безымянную содержательницу борделя в городе, где этих заведений полным-полно.
Тяжело ступая, он вернулся к Таулу. Мелкий дождик перешел в снег. Мягкие хлопья оседали на волосах и проникали за ворот. Таул молча выслушал рассказ Джека, но при упоминании о содержательнице борделя глаза рыцаря сузились, как щелки.
— На «Туго», говоришь, начинается? — Джек кивнул. — Тугосумка, — как ругательство бросил Таул.
Обвислая шляпа не помешала ему принять вид человека, с которым лучше не связываться.
— Так ты ее знаешь?
— Она меня чуть не уморила. — Таул обернулся к Хвату, маячившему на той стороне площади, и поманил его к себе.
Тот примчался, прыгая по грязи с грацией танцора.
— Ну, что тут у вас? — картинно остановившись, спросил он.
— Мы идем навестить одну старую знакомую — думаю, и ты не откажешься.
За дверью слышался скребущий звук. Точно крысы — но для них слишком высоко.
Мелли только что сняла лубок, чтобы почесать невыносимо зудящую руку. В тусклом свете, что сочился из-под двери, она с трудом различала очертания своего предплечья. Под кожей выпирал костяной нарост. Перелом срастался, но не так, как надо, и Мелли знала, что ее рука никогда уже не станет прежней. Лекарь мог бы еще поправить дело, но каждый проходящий день укреплял криво сросшуюся кость.
Мелли вела в уме счет дням, прошедшим после последнего посещения Кайлока. Нынче восьмой. Когда через две ночи Кайлок опять придет к ней, ей авось удастся провести его еще раз. Уже неделю она копила объедки — то яблоко, то кусочек куриного жира — и складывала их под кровать. В урочный день она намажет этой гнилью свою одежду и натрет ляжки. А если эта вонь не отпугнет короля, Мелли скажет, что у нее дурная болезнь или что-нибудь еще хуже.
Даме не подобает так поступать, но Кайлок не заслуживает благородного обхождения.
Мелли была весьма довольна своим планом, а поскольку к ней на этих днях никто, кроме стражи, не входил, разоблачение ей не грозило.
Царапанье за дверью вдруг прекратилось, и у Мелли слегка свело живот. Со времени родов страх первым делом отзывался у нее в животе. Несколько мгновений было тихо, но под дверью двигалась чья-то тень. Кто это — Кайлок? Или Грил? Мелли нащупала лубок и стала прилаживать его обратно — она чувствовала себя слишком уязвимой со сломанной костью на виду. Зажав конец бинта зубами, Мелли наматывала его левой рукой. Ей приходилось действовать медленно — любое резкое движение могло вновь нарушить наложенную повязку.
— Да вы никак доктором заделались.
Мелли подняла глаза — на пороге стоял Баралис. Она не слышала, как он вошел. Он поднял лампу повыше.
— Неужели никто другой не занимался вашей рукой?
— Неужели никто до сих пор не перерезал вам горло?
Баралис рассмеялся — без всякой злости.
— Экая гордячка. А я-то думал, что пять месяцев заточения затупили ваш язычок.
При звуках этого густого, мелодичного голоса Мелли вспомнились пальцы, бегущие вдоль ее хребта… Глубокое дыхание… пьянящий, завлекающий запах. А ведь сейчас они оказались наедине впервые с того дня в замке Харвелл, когда он запер ее в кладовой. С тех пор прошло больше года — отчего же она помнит все так, будто это было вчера? Живот остерегал ее, но голова кружилась, словно во хмелю.
Заставив себя остаться спокойной, Мелли продолжала приматывать лубок.
— Дайте-ка взглянуть, — сказал неслышно подошедший Баралис.
Она отпрянула. Другое воспоминание, старше и слабее первого, коснулось ее вместе со знакомым запахом. Рука на шелке платья… детского платья. Та жесткая ткань уже десять лет как вышла из моды.
— Неужто вы боитесь меня? — насмешливо спросил Баралис. — Не бойтесь, я не Кайлок и не нахожу удовольствия в том, чтобы мучить других.
— Это верно. Вы черпаете удовольствие в куда более худших вещах. — Мелли дрожала, и ложные схватки сводили ее пустой живот. — Что вы сделали с моим ребенком?
Баралис завладел ее рукой. Бинты размотались, и лубок упал на постель.
— Вы сами знаете что. Он умер.
Он. Мелли закрыла глаза. Значит, у нее родился сын. Узнать это — все равно что лишиться ребенка заново. К ней вернулась память о том первом утре: горло сжалось, а следом и живот. Груди, в которых два дня как иссякло молоко, отозвались острой, дурманящей болью. Ей страстно хотелось вырваться — но Баралис держал крепко, и рука могла сломаться снова.
Баралис провел пальцем по вздутию на месте перелома. Его ногти, хоть и тщательно подпиленные, казались все же слишком длинными для тощих бескровных пальцев. Ногти придавали Баралису сходство с чудовищем. Но его прикосновение было скорее лаской.
— Скверно срослось. Эта безобразная шишка портит великолепную линию вашей руки.
Грудь у Мелли вздымалась, горло сжалось до предела, и воздух царапал его словно песок. По щекам струились слезы.
— Как умер мой ребенок?
Баралис постучал по кости.
— Мне кажется, дорогая Мелли, что вам вряд ли уместно задавать мне вопросы. — Он взглянул прямо на нее своими серыми глазами и слегка нажал пальцем на кость.
— Что вам от меня нужно? — тонким, рвущимся голосом вскрикнула она.
Он отпустил палец, щекоча ее руку с тыльной стороны.
— Дамы, играющие в игры, должны быть готовы к тому, что и с ними поступят так же. — Пальцы побежали вверх по руке и коснулись корсажа. Ладонь легла на живот. — И они всегда проигрывают.
Запах Баралиса, как дурманное зелье, обострял все чувства Мелли. Даже сквозь платье она ощущала его шероховатую ладонь, твердую и прохладную. Мускулы ее медленно расслаблялись, спазм в горле прошел, и живот под рукой перестал сокращаться.
