Надежда Ожигина - Путь между
— И что теперь?
— В Горы надо уходить. Помощи просить: самим не сладить.
— Сначала вернемся в Хоррар, — покачал головой шут. — Вдруг люди помогут? По крайней мере узнаем, что произошло…
— Это я и так скажу, — буркнул гном. — Пустоглазые на него напали, он отбился.
— А как вырвался? И почему повязали? — возразил король. — Решено: возвращаемся в город и как следует трясем мальчишку.
— Постойте! — взвился вдруг Санди. — Что это? Слышите: вроде поют!
Король прислушался и вздрогнул. Тонкий девичий голосок едва долетал до них, смутно отражаясь от гладких скал. Эхо играло словами, искажая их, выжимая смысл. Но в том, что пела Илей, сомнений не возникало… Нежданный порыв ветра принес обрывки песни…
Нам нельзя загрустить и предаться унынью,
Ни слезинки нельзя уронить…
Словно лютни струна, оборвется в бессилье
Наших жизней суровая нить, —
И сольемся мы с горькой полынью…
Две стрелы, устраняя смешную помеху,
С тихим свистом начнут свой полет…
И в горах загрустит, растревожится эхо,
А полынь через нас прорастет,
Став могил наших вехой.
Но я буду тверда, я сдержусь, не заплачу,
Напоследок взглянув в небеса.
Ты бормочешь в бреду, словно веришь в удачу,
И бывают еще чудеса…
Но все будет иначе:
Нас убьют, чтоб из слов не творили любви,
Не мешали Пустому Всесилью!
Буйно вырастут травы на соленой крови…
И ты знаешь, сейчас уж полынью
Пахнут теплые руки твои…
— Я вернусь, Илей! — прошептал Денхольм. — Я вернусь за тобой, девочка, обещаю!
Они вновь припустили по нахоженной любопытными горожанами тропе и через полчаса барабанили в дверь «Старого Пирата».
Трактир был погружен в полумрак, словно заранее надел траур. Безучастный ко всему дядюшка Тэй сидел прямо на полу в обнимку с пузатым бочонком. Открывший им дверь мальчишка забился в дальний угол и продолжил завывания…
Но первым, что бросилось в глаза королю, был посох. Некогда фиолетовый, а ныне красный от засохшей крови. Посох, жирной багряной чертой перечеркнувший серебристо-серую лютню и холщовую суму, заскорузлую от ссохшихся пятен.
— Кто это принес? — рявкнул Денхольм, вытаскивая в отсветы лунного света до смерти перепуганного мальца и приподнимая его над полом.
— Г-господин мой! — пропищал парнишка, вращая ополоумевшими глазами. — Тут такое было! Свет во всем доме разом погас! И порыв ветра, страшно сильный! Чуть дверь с петель не снес! А потом по полу тень чернющая метнулась! Я зажмурился, думал, мне конец, а когда глаз открыл — все уже сложено…
— С этим после. — Сердитый гном без особых усилий разлепил сведенные злой судорогой пальцы короля, и паренек шлепнулся на пол. — Давай, родимый, соберись с силами, железка некаленая, можешь, если охота, немного поохать, повздыхать, но в меру, слышишь?! Время поджимает! И рассказывай, помет мышиный, что на площади стряслось!
Санди протянул страдальцу кружку настойки. Трясущийся, как знаменитая ласторгская полынь под ветром, парень принял для храбрости, помолчал немного и открыл рот.
А Денхольм замер и напрягся, со странной смесью ужаса и восхищения досматривая в полумраке свой прерванный сон…
…Стоящий посередине площади старик с уродливым шрамом поперек морщинистого лица постарался улыбнуться как можно дружелюбнее, поднял глаза и, чтобы разрядить обстановку, протянул вперед руки открытыми ладонями вверх. Посох сиротливой фиолетовой змеей притаился у его ног…
Старик поднял глаза…
И рука его судорожно дернулась к горлу, тщетно пытаясь нащупать Талисман, Камень-Глаз, отданный Вечность назад беспутному щенку, не ценившему своего счастья!
Дернулась рука и упала.
И безвольный старик рухнул на колени, не в силах вырваться из прочной, жестокой хватки Пустоглазого…
Стражник расхохотался одним ртом, надменно вскидывая голову… И внезапно схватился за горло. Из судорожных всхлипов и хрипения те, что стояли неподалеку, смогли разобрать лишь странную фразу:
— Он — Проводник! Провод…
Глазами оторопевшего мальчишки король увидел, как…
…Пустоглазого стражника затрясло в лихорадке, и руки его покрылись ссадинами и язвами, и хлынула, заливая глаза, кровь из разбитой головы, и открылись раны в левом боку и чуть ниже бедра, и скрутила его странная хворь, выгибающая кости. Он постарел быстро, слишком быстро на безумное количество лет, а с обессиленного тела уже слезала отмороженная кожа, и лицо покрывали коросты, и все новые раны рассыпались щедрой волной по рукам, ногам, ломая, корежа и без того исковерканную душу…
Когда семь параллельных полос легли на грудь, раздирая рубаху, стражник закричал так, что толпа отшатнулась. Завыл подыхающим зверем и отвел глаза…
И в следующий миг, не давая опомниться, ударил посох, патриотично-фиолетовый посох незнакомого дерева, ударил, разбивая воспаленную глазницу…
Освобожденный старик стоял, готовый к бою, отведя импровизированное копье к самому уху… Старик?!
Высокий и статный, сухощавый воин лет семидесяти поднялся с колен вместо старого проводника. И в глазах его плескались волны злого зеленого пламени. В некогда бесцветных глазах горел огонь азарта предстоящей схватки…
Стражники опомнились и кинулись в бой. Странные стражники, старательно отводящие глаза. Вооруженные мечами и копьями шесть здоровых и сытых воинов, закованные в броню. Оставшиеся Пустоглазые…
В зрачках путавшегося под ногами ошеломленных невольных зрителей мальчишки стояли безумие и восторг. И в полумраке трактира король видел смертоносный вихрь, переплетение рук, ног и окровавленного посоха, и раз за разом падающих Служителей Той… И перед мысленным взором его вставали трупы Пустоглазых у гномьей сторожки. И у перевала Кайдана… И крутилась в голове одна, лишь одна запоздалая мысль: а кем же нужно быть, чтобы одним ударом заостренной палки пробивать черепа? чтобы отвести одновременный удар пяти мечей? чтобы несколько часов на леденящем ветру удерживать над пропастью двух не самых легких в мире людей? Приходил и ответ, еще более припозднившийся, чем вопрос. И странное понимание испуга прекрасной Йолланд при виде прославленного жениха, изуродованного страшным шрамом. И гулким набатом звенел голос Сердитого Гнома, в былые времена звавшегося лучшим бойцом Сторожек, но после драки у колодца ушедшего к оружейникам: «Ох, дурак ты, дурак всепрощающий!»
Когда рухнул замертво последний из семерых, проводник тяжело оперся на посох, отирая пот и позволяя себе минутную передышку. И в тот же момент на него накинули сеть…
