Грегори Киз - Духи Великой Реки
— Как дела, шижби? — спросил старик.
— Хорошо, — по-менгски ответила Хизи, соглашаясь тем самым с его прежним обращением к ней — «внучка». Братец Конь все понял и широко улыбнулся.
— Я никогда не оставлял надежды сделать из тебя менгскую девушку, — заметил он.
— Я тоже надеялась стать ею, — ответила она немного более резко, чем хотела. «Но менги мне не дали», — про себя закончила Хизи. Братец Конь понял, что она имела в виду, и между ними повисло неловкое молчание.
— Прости меня, — сказала Хизи, прежде чем тишина стала совсем невыносимой. — Ты был всегда добр ко мне, более добр, чем я могла бы ожидать.
— Я делал только то, что сделал бы любой старик для красивой молодой девушки.
Хизи покраснела.
— Ты очень…
— Это правда. Я как старый рыбак, который в последний раз сидит у озера. Мои ноги омывает прохладная вода, и в глубине души я знаю, что не принесу домой улова. Старики так много времени отдают мыслям об озере, о том темном пути, что ждет их… Возможность наслаждаться красотой становится такой драгоценной — дороже пищи, пива, близости с женщиной… А ты, девочка, сияюще прекрасна, — оценить такое может лишь тот, кому даровано колдовское зрение.
— Ты же не собираешься умирать, — прошептала Хизи.
— Конечно, собираюсь, — фыркнул Братец Конь. — Не сегодня — так завтра, не завтра — так послезавтра. Это не имеет значения, понимаешь? Тут ничего нельзя поделать. К тому же я умру в хорошей компании.
— Я беспокоюсь, что ты едешь с нами только потому, что видишь в этом свой долг.
— Какая разница? — пожал плечами старик.
— Дело в том… Мне так жаль… — Хизи в последний момент вспомнила, что считается невежливым произносить имя умершего, пока этим именем не нарекут младенца, — твоего племянника.
Взгляд Братца Коня затуманился.
— Он тоже был прекрасен, — ответил менг. — Красота утешает нас тем, что остается на свете, когда мы уходим. Когда же она уходит раньше нас — это трагедия. — Братец Конь отвернулся от Хизи, и она уловила подозрительную дрожь в его голосе, когда он заговорил с Хином, послушно бегущим рядом с лошадью. — Хин говорит, — хрипло пробормотал старик, — все дело в том, что мы с ним такие старые. Слишком многое уходит раньше нас.
Братец Конь погладил Хизи по голове своей жесткой рукой, и девочка заметила влагу на его щеках.
— Но с тобой этого не случится, — буркнул старик. — Уж об этом я позабочусь. — Он выпрямился в седле и прокашлялся. — Ну а теперь расскажи мне, что у тебя на душе.
— Ничего такого уж важного.
— Разве? Ты была молчалива, как черепаха, последние три дня, а теперь решила заговорить. Что тебя тревожит?
Хизи вздохнула и постаралась собраться с мыслями.
— Я все гадаю: что я должна чувствовать, раз собираюсь убить своего собственного предка. Это же самое настоящее убийство, даже хуже — отцеубийство.
Братец Конь странно посмотрел на девочку.
— Но ведь у тебя совсем другие чувства.
— Да… Может быть. Меня воспитали в преклонении перед богом-Рекой. И все-таки когда я вспоминаю своего двоюродного брата, Дьена, и других, кто оказался под Лестницей Тьмы… Я помню, как он заполонил меня, проник внутрь, и тогда у меня возникают совсем не дочерние чувства. Я желаю его смерти. В мире так много богов, отсутствия Реки никто и не заметит.
— Это не так, — возразил Братец Конь. — Отсутствие Изменчивого почувствуют все — но с радостью. Мир без него станет лучше. Ты боишься?
— Я боялась. Раньше. Теперь я чувствую только возбуждение.
Старик улыбнулся:
— Я тоже чувствовал это — во время своего первого набега. Только и видел, что трофей, которым я украшу свой ект. Я тогда боялся тоже, но не понимал этого — так переплелись чувства.
— Очень похоже, — согласилась Хизи. — Меня беспокоит, что я не могу себе представить, как все будет, когда мы доберемся до истока. Я не могу проделать все действия в уме, понимаешь? Я ведь не знаю, что должна сделать!
— Я прокручивал в голове свою первую битву сотни раз, — сказал Братец Конь, — да только все произошло совсем не так. Ничего из того, что я себе навоображал, не подготовило меня к действительным событиям. Может, и для тебя так лучше.
— Но почему это от меня скрывают? Разве не должна я все знать?
— Понятия не имею. Может быть, если ты ничего не знаешь, никто не сможет ничего выведать у тебя. Мох, наверное, был бы способен на такое.
— Ох… — Некоторое время они ехали молча, но на этот раз оба не чувствовали смущения. Хизи взяла старика за руку. Тот в ответ сжал ее пальцы. — Интересно, если мы добьемся успеха — убьем Изменчивого, — вернутся ли в Нол мелкие боги вроде тех, что живут здесь? Станет ли империя похожа на Балат?
— Ни одно место не похоже на Балат, — заверил ее старый менг. — Но я понял, что ты хочешь сказать. Да, думаю, так и будет. Когда не станет Изменчивого, пожирающего их, мелкие боги вернутся.
— Это хорошо, — сказала Хизи.
Еще через два дня они достигли Шеленга. Предгорья сменились все более высокими горными хребтами, и путники поднимались и спускались по их склонам, разыскивая место, название которого Хизи теперь все чаще слышала от воинов Шелду: Эриквер. Ее сердце, казалось, бьется все чаще с каждым прошедшим моментом и с каждой лигой пути, наполняя девочку лихорадочной энергией. Хизи испытывала страх, о котором говорил Братец Конь, но он не шел ни в какое сравнение с острым предчувствием опасности, и это ощущение рождало скорее радость, чем ужас.
То обстоятельство, что Перкар становился все более мрачным и ушедшим в себя, больше не волновало Хизи. Ее жизнь четырежды необратимо меняла свое течение: когда она нашла для себя библиотеку и Гана; когда поняла природу текущей в ней царственной крови; когда ей пришлось бежать из Нола и поселиться среди менгов; и наконец, когда, пройдя сквозь поверхность барабана-озера, она стала шаманкой. Ни одно из этих изменений не принесло Хизи спокойствия и счастья, ни одно не дало хоть какой-то уверенности в будущем.
Все это сулил ей завтрашний день. В Эриквере она найдет то или иное решение, освободится от проклятия текущей в ее жилах крови — убьет его источник или погибнет сама. От таких мыслей возбуждение Хизи росло, и она все чаще вспоминала подаренную ей Йэном статуэтку — как же давно это было! Статуэтку с торсом женщины и телом лошади — олицетворение веры менгов в то, что в другой жизни всадник и конь становятся единым целым. Она сама теперь стала таким существом. Она была кобылицей, быком, лебедем, но превыше всего она была Хизи, и она остается жить или умрет, оставаясь самой собой. Этого никто не сможет у нее отобрать.
