Тим Пауэрс - Врата Анубиса
– Что ты несешь, парень? Я только сказал… Джеки вскочила и встала на стене, вызывающе подбоченившись:
– Так познакомьтесь же с Элизабет Тичи! Эшблес вылупил на нее глаза:
– Что ты имеешь в виду? Ты ее что, знаешь? О Боже, верно, ты и в самом деле знаком с нею, правда? Послушай, я не хотел…
– Заткнитесь! – Джеки взмахнула рукой, распуская волосы. – Я – Элизабет Жаклин Тичи!
Эшблес смущенно засмеялся, потом сделал еще попытку:
– Боже мой! Ты… вы… правда?
– Это одна из… скажем, четырех вещей, в которых я абсолютно уверена, Эшблес.
Он огорченно всплеснул руками:
– Черт побери, простите меня, Дже… мисс Тичи. Я-то думал, вы просто… старый добрый Джеки, мой приятель по давним денькам в доме Капитана Джека. Я и не догадывался, что все это время вы…
– Вы никогда не были в доме Капитана Джека, – заявила Джеки. – Или вы?… – добавила она почти умоляюще.
– В некотором роде был. Видите ли, я… – Он осекся. – А что вы скажете, если мы продолжим этот разговор за завтраком?
Джеки нахмурилась, но, подумав, кивнула:
– Ладно, но только потому, что бедный Дойль так ценил вас. И это не означает, что я вам уступила, ясно? – Она улыбнулась, потом спохватилась и снова нахмурилась. – Пошли, я знаю одно заведение на Сент-Мартин-лейн, где вам даже позволят просохнуть у огня.
Она спрыгнула со стены, Эшблес поднялся, и они вдвоем, все еще дуясь друг на друга, зашагали в лучах утреннего солнца на север, к Стрэнду.
ЭПИЛОГ
Не поздно никогда начать другую жизнь.
Удар веслом – и челн несет другой поток;
Ведь цель моя – спешить всегда вперед
Закатною тропой иль парус поднимать
Под небом, полным звезд Востока,
До часа смертного…
Альфред, лорд Теннисон
Почти целых четверть часа простояв в дверях и глядя на серые холмистые просторы Вулвичских болот под набухавшим дождем небом, Эшблес чуть было не снял плащ и не вернулся в дом. В конце концов, огонь в камине горел так уютно, и он не добил еще вчера эту бутылку «Гленливе»… Он нахмурился, поправил на своей седой шевелюре фуражку, дотронулся до эфеса меча, надетого так, на всякий случай, и запер за собой дверь. Никак нельзя, ведь у меня долг перед Джеки, подумал он, спускаясь с крыльца. Она встретила свой срок так… благородно – семь лет назад.
Последние пару лет жизни в одиночестве Эшблес порой с раскаянием ловил себя на том, что уже с трудом припоминает лицо Джеки – чертовы портреты казались похожими, пока были новыми и пока была жива она для сравнения, но теперь ему казалось, будто ни один так и не запечатлел ее настоящую улыбку. Однако сегодня, понял он, он мог вспомнить ее так отчетливо, словно она только утром села в дилижанс, отправляющийся в Лондон, – ее милую, чуть саркастическую улыбку, ее хмурящиеся на мгновение брови и ее обаяние мальчишки-беспризорника, что – на его взгляд – сохранилось у нее вплоть до смерти от лихорадки в возрасте сорока семи лет. Возможно, подумал он, пересекая дорогу и ступая на тропу, – знакомую ему за последние пару лет до последнего кустика, ибо он знал, что сегодня пойдет по ней, – возможно, я вспоминаю ее так отчетливо, потому как знаю, что сегодня присоединюсь к Джеки.
Тропа вилась между холмами, то поднимаясь, то опускаясь, но и через десять минут, когда он вышел к реке, его шаг оставался таким же упругим, ведь он годами поддерживал свою физическую форму и занимался фехтованием, имея твердое намерение хотя бы серьезно ранить того, кому намечено судьбой убить его.
«Я подожду здесь, – решил он, – на пологом склоне, откуда открывается хороший вид на заросший ивами берег Темзы. Они найдут мое тело ближе к воде, но я хочу сначала как следует разглядеть своего убийцу».
И кто, гадал он, может им оказаться?
Он заметил, что слегка дрожит, и заставил себя сесть и несколько раз глубоко вдохнуть. Спокойно, старина, сказал он себе. Ты тридцать пять долгих и по большей части счастливых лет знал, что этот день наступит.
Он запрокинул голову и посмотрел на низкие, растрепанные тучи. И почти все твои друзья уже умерли, подумал он. Байрон ушел – тоже от лихорадки – двадцать с чем-то лет назад в Миссолонги, а Кольридж отдал душу Богу в 1834-м… Эшблес улыбнулся и уже не в первый раз задумался, сколько из поздней поэзии Кольриджа, в особенности из «Лимбо» и «Ne Plus Ultra», порождено смутными образами, вынесенными им из той ночи в апреле 1811 года. Некоторые строки до сих пор озадачивали Эшблеса: «Не самый лучший вид открылся Лимбо в клети той: Округлость стен и сторож-дух, бесплотный часовой; Но пуще этого ночной кошмар, что явью стал…» или: «О столб во мраке ночи, О черный свет, слепящий тьмою очи… Сгустившаяся тьма и шторм подземный…»
Он протер глаза и поднялся – и застыл, а грудь его сковал ледяной холод, ибо пока он смотрел на небо, у берега появилась привязанная к иве лодка, а вверх по склону торопливо поднимался высокий, дородный мужчина с мечом в ножнах на правом бедре. «Забавно, – нервно подумал Эшблес, – левша, как и я».
О'кей, сказал он себе, а теперь спокойствие. Помни, тебя нашли с единственной раной – в живот, так что можешь не особенно стараться, защищая руки, ноги и голову. Парируй только удары, нацеленные в корпус… зная при этом, правда, что один-то удар ты так и не успеешь отбить.
Его правая рука провела по животу, словно пытаясь определить, в какое именно место пока целой и здоровой кожи через несколько минут воткнется несколько дюймов остро отточенной стали.
Через час все будет кончено, подумал он. Постарайся встретить этот час так же отважно, как это сделала Джеки. Ибо она тоже знала, что ей суждено… знала с той ночи в 1815-м, когда ты был слишком пьян и один-единственный раз сдался на ее просьбы назвать ей дату и рассказать подробности ее смерти.
Эшблес расправил плечи и зашагал вниз по тропинке встретить своего убийцу на полпути.
Человек поднял глаза и, казалось, удивился идущему ему навстречу Эшблесу. Интересно, что у нас за ссора выйдет, подумал Эшблес. По крайней мере он не молод – его борода так же седа, как моя. Судя по загару, ему тоже пришлось путешествовать. Черт, его лицо кажется странно знакомым.
Когда их разделяло только десять ярдов, Эшблес остановился.
– Доброе утро, – произнес он и порадовался тому, как ровно звучит его голос.
Другой человек моргнул и принужденно улыбнулся, и Эшблес чуть вздрогнул, поняв, что тот совершенно безумен.
– Ты – он, – хрипло выдавил из себя незнакомец. – Правда ведь?
– Кто – он?
– Дойль. Брендан Дойль.
Дойль ответил, и снова ему удалось скрыть свое изумление:
– Да… но я не пользовался этим именем больше тридцати пяти лет. Как? Мы знакомы?
