Андрей Валентинов - Рубеж
Ниже, ниже — в холод, в ледяной ад, где снежинками смерзаются души. Черная Птица кричит из последних сил, поднимает глаза к равнодушному черному небу, к хохочущему Месяцу-Володимиру, в последней отчаянной надежде бьет крылом, и вдруг словно чья-то рука…
И чья-то рука, живая, теплая, полная силы, подхватывает ее, сжимая крыло… руку, ее руку, сжимает, удерживает на самом краю.
— Я спасу… Не бойся! Я спасу!
Клочья тумана сгущаются, лезут в горло, колдовской снег кипит, вспухает буйными волнами. Но ужас ушел, сгинул в бездонном черном небе. Она не одна, уже не одна! Она, Ярина Загаржецка, — Черная Птица…
И все пропало. Ни неба, ни мертвого лунного лика, ни зелени снегов. Подземелье, охапка соломы, серый предрассветный сумрак.
Ярина горько усмехнулась. Сон! Всего лишь сон! И то хорошо, что так кончилось! Но почему она стоит? Да, стоит! Словно не резало сухожилие острая сталь панской шабли! Да не просто стоит! Исчезли цепи, на ней не окровавленная изодранная плахта, а яркий плащ с шитым серебром поясом. И ее рука?..
Он — тот, кто по-прежнему сжимал ее пальцы, улыбался, и девушка на миг потеряла мысль, ослепла от этой улыбки.
Так улыбается Бог.
— Я… Я сплю?
— Ты спишь, Ирина.
На нем — такой же плащ, только темно-лиловый, пояс сверкает знакомым серебром, при поясе — шабля… Нет, не шабля — заморская шпага, и не на боку, а у пряжки. В светлых волосах — серебряный обруч.
— Я сплю? Значит, тебя нет? Ты просто снишься?
Он по-прежнему улыбался — весело, беззаботно. Красивое лицо! Красивое — но странное. Непривычное, с резкими скулами, чуть раскосыми глазами. Не русин, не москаль — но и не татарин…
— Меня еще нет, Ирина. Но я буду. Скоро. Девушка вздохнула. Да, всего лишь сон! Наверно, корчась от боли на вонючей соломе, она подумала о том, кто бы пришел, взял за руку, защитил.
Подумала…
— Но если тебя нет, как ты смог прийти?
Широкая крепкая ладонь ерошит волосы под серебряным обручем. В золотистых глазах — веселые чортики.
— Ты же сама говоришь: это сон. А во сне нет времени. Сон — вне рубежей, вне Сосудов. Я не снюсь — я просто заглянул в твой сон. Извини, если не вовремя!
— Вовремя!..
Ярина огляделась. Странный сон! Все те же стены, грязный влажный пол, скорчившаяся фигура в дальнем углу. Лишь она — другая. Сильная, здоровая, и даже ее лицо…
Но думать о таком не было времени. Сон сейчас кончится…
— Спасибо! Как тебя зовут?
Он задумался, совсем по-детски надул губы:
— Никак! Пока — никак, Ирина! Столько родичей — и хоть бы кто имя дал! Но скоро меня будут звать Денница.
— Как? — растерялась она.
— Денница. Несущий Свет.
Непривычное имя отозвалось странным эхом. Несущий Свет… Кажется, она что-то слыхала. То ли батька рассказывал, то ли Хведир обмолвился.
— Не удивляйся! Одно и то же имя звучит по-разному, но остается Именем. Ты — Ирина, а значит — Несущая Мир. Мы с тобой почти тезки.
Несущая Мир… Неужели правда? Ярина хотела переспросить, но тот, чья рука была тверда, вновь улыбнулся и покачал головой.
— Не сейчас. Скоро. Жаль, что пока я могу помочь тебе только во сне. Но тот, кто еще будет мною, — он постарается. Он — славный парень! До встречи, Несущая Мир!
Лиловый плащ дрогнул, словно от порыва невидимого ветра, сердце сжалось нежданной болью…
…Отозвавшейся во всем теле — избитом, окровавленном. Ярина застонала, с трудом открыла глаза. Да, уже утро. Грязная солома, ржавое железо на окровавленных запястьях, пустой кувшин, перевернутая миска…
Девушка попыталась привстать, но сил не было. Из угла донеслось знакомое тявканье. Ее соседка, стоя на четвереньках, жадно вылизывала миску.
Ярина вновь закрыла глаза. Ничего не случилось, просто ей приснился сон, странный сон о странном парне со странным именем. О Том, Кто Спасает.
И вдруг она поняла — ясно и четко, словно кто-то неведомый записал это черной уставной вязью по желтой гамбургской бумаге. Случилось. Случилось!
Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи
Моя рубашечка стала совсем тесная. И штаники тоже. Красивый человек который всюду ходит за мной, сказал, что я быстро расту. Я сказал, что это не я расту, а рубашечка уменьшается. Он очень смеялся. Тогда я сказал что на это можно смотреть по-разному. Если сравнивать со мной, то рубашечка и штаники в самом деле уменьшились. Он перестал смеяться.
Ирине Логпновне Загаржецкой очень плохо. Я сказал злой тетке. Злая тетка просила помочь Ирине Логиновне Загаржецкой. Я сказал, что могу помочь, если вырасту. Но я не умею так быстро расти. Надо найти пленочку за которой она сидит.
Мальчик по имени Княжич Тор спросил, как меня зовут. Я не знаю.
Сегодня со мной говорили бабочки. Я сказал об этом дядьке Князю, но он не поверил. Тогда я сказал братику. Но братик сегодня смешной. Он всегда бывает смешной, когда ставит на стол большой кувшин. Я сказал ему, что там нет ни одной смыслы.
Ярина Загаржецка, сотникова дочка
Теперь она уже не стояла — висела на руках у дюжих сердюков. Свет по-прежнему резал глаза, и лица всех троих — писаря, гриба-поганки и равнодушного ко всему пана Иллу расплывались, затягивались золотистой дымкой.
Во рту было сухо и горько. Ей даже не дали выпить воды.
— Вы имели некоторый термин… время для обдумывания своих ответов. Внушение, которое вы получили… которому вы подверглись… является вполне достаточным… убедительным. Прошу начать излагать… сообщать.
Голос «гишпанца» звучал по-прежнему брезгливо, с легким презрением. И не поймешь, к чему — то ли к ней, то ли все-таки к тому, что здесь происходит.
— Мы вас слушаем… внимаем.
Молчать? Ярина вздохнула. Молчать — страшно. Это не сон, в этих стенах не блеснет Денница, не протянет теплую крепкую ладонь.
— Повторяю… говорю опять. Мы вас слушаем!
Невидимый толмач по-прежнему справлялся с немалым Трудом. Не оттого ли, что сам пан Иллу еле выцеживал слова?
Следовало молчать. Когда-то отец рассказывал, что в полоне опаснее всего — заговорить, показать слабость. Молчишь — умрешь быстро. Заговоришь — смерть будет медленной, долгой.
— Я хочу знать… — Ярина с трудом справилась с нахлынувшей болью, подняла налитую свинцом голову. — Я хочу знать, пан прокурор, чего еще желает ведать кнеж Сагорский. И от того ответ мой сугубо зависеть будет!
Таких слов здесь не ждали. Писарь тревожно заворочался, покосился на пана Иллу, гриб-поганка подскочил, сунул длинный нос в прокуророво ухо. Еще бы! В том и штука, в том и лихость допросная: вопросы задавать нежданные, чтобы сразу — в поддых, не разогнуться. Однако «гишпанец» лишь плечом дернул, от старикашки отстраняясь. На писаря, что тоже шептать полез, и глядеть не стал.
