Владимир Ленский - Странники между мирами
Самым непонятным во всей этой истории для Эмери оставалось даже не то обстоятельство, что эльфийка незаметно следует за ним, и не то, что ему то и дело удается рассмотреть ее невидимый силуэт; Эмери совершенно не мог понять, почему он не слышит никакой музыки. Не существовало — по крайней мере, для него, Эмери, — музыкальной темы по имени «Уида». Он мог сыграть Фейнне, он сумел создать мелодию, которая соответствовала бы истинной природе Талиессина и служила бы камертоном для младшего брата, буде возникнет необходимость распознать фальшь в поведении принца. Он даже для королевы сочинил особую тему. Все на свете было музыкой.
Все, кроме Уиды. Она как будто нарочно исключала всякую возможность стать музыкой, постоянно разрушая любые ритмы, любую гармоническую последовательность. Сплошной скрежещущий диссонанс, в который лучше не вслушиваться.
Эмери не знал, что и подумать. То ли она действительно представляла собой совершенное отрицание музыки — довольно странно, особенно для эльфа! — то ли сознательно ломала любые музыкальные темы, едва только те начинали звучать. Если верно последнее предположение, то Уида действительно давно живет странной жизнью и умеет уходить от любой слежки. И даже такой изысканный., редкий способ проникать в чужие души и замыслы, которым владел Эмери, оказывался бессилен.
И впервые Эмери задался вопросом: «Сколько же ей лет?»
Если она настоящая эльфийка, то — много...
Неожиданно Эмери встрепенулся, ровный ход его мыслей был нарушен: полупрозрачная тень сделалась гуще, внутри дрожащего воздуха появилась на миг гибкая фигура женщины, а затем... затем она свернула. От широкого тракта в сторону отходила проселочная дорога; но ней-то и поехала Уида. Она не спешила, лошадь её теперь шла шагом и даже оставляла в пыли следы.
Эмери снова постучал Кустеру.
— Она изменила направление.
Кустер сунулся в окошко.
— Что, за нами больше не идет?
— Вот именно.
Кустер остановил лошадь, слез, подошел к экипажу и открыл дверцу, чтобы удобнее было разговаривать.
— Так что делать будем, господин Эмери?
— Твое мнение?
Кустер пожал плечами.
— Уида — женщина видная. Мое мнение — я бы с ней еще день провел, если соблаговолит, а то и два. Так хорошо, как рядом с ней, мне никогда еще не бывало. Она... — Тут он чуть поколебался, но затем собрался с духом и выпалил: — Она даже лучше, чем лошадь!
— Бесценный собеседник, стало быть, — вздохнул Эмери. — Поедем за ней?
— Это уж как вам угодно, — сказал Кустер, явно осторожничая. — Прошлый раз мы с пути сошли, так с меня мало кожу не сняли.
— Кто это с тебя кожу снял? — возмутился Эмери. — Я до тебя пальцем не дотронулся.
— А и не понадобилось бы, — заметил Кустер с видом умудренным и скорбным, — этими делами специальный палач занимается. Господа ему только деньги платят.
— Еще одна холопская легенда, — фыркнул Эмери. — Не оскверняй таковыми моего слуха.
— Ладно, — сказал Кустер.
— Если мы сейчас поедем за Уидой, далеко ли отклонимся от Медного леса?
Кустер пожал плечами.
— Изрядно, — высказался он наконец. — Особенно если она хочет нас куда-нибудь завести.
— Куда, например?
— Ну, в ловушку... Откуда мне знать! Она — существо коварное. Коней воровала. — В голосе Кустера зазвучала неприкрытая влюбленность. — Вон, и тот, что судил скачки на равнине, тоже ее признал.
— Мы не кони, что же нас воровать? — хмыкнул Эмери.
— Были б мы кони, я бы так не беспокоился, — сказал Кустер, полезая обратно на козлы.
Экипаж двинулся по проселку.
* * *
Некоторое время ничего не происходило. Даже листья не шевелились, топорщились на ветках, как нарисованные. Ни дуновения ветерка, ни единого движения: воздух застыл. Только постукивали копыта лошадки и катились колеса.
А затем по обеим сторонам дороги начали вырастать медные стволы. Лес стремительно изменялся. Почти совершенно исчез подлесок; ровный, чистейшего изумрудного цвета мох, чуть приподнятый в некоторых местах мощными корнями, тянулся, насколько видел глаз. Любые оттенки зеленого переливались здесь, и все они были чересчур яркими — слегка даже ядовитыми: такими бывают краски перед грозой... и еще на картинах Фейнне, понял Эмери. Да, Фейнне пользовалась именно такими цветами.
По расчетам Эмери — и согласно картам, которые молодой человек изучал в доме отца Фейнне, — Медный лес должен располагаться гораздо севернее. Эмери не допускал мысли о том, что господин Одгар мог ошибиться: владелец ткацкой мануфактуры достаточно много путешествовал по Королевству, предпочитая встречаться со своими партнерами и заказчиками лично. Он хорошо знает, где что находится.
И тем не менее лес был здесь, вокруг путешественников, и с каждой минутой Эмери погружался в него все глубже.
Он воспринимал это именно так: лес поглощал его, и музыка этих мест была тихой, таинственной и чуть зловещей, она как будто намекала на нечто, сокрытое здесь в глубине, под хрупким покровом видимости. «Духовые, — думал Эмери, — большие медные трубы, только очень далеко...»
И ему представлялись музыканты, трое или четверо, с широченными плечами, со скуластыми красными лицами: их могучие руки держат огромные, разверстые трубы и еле слышно, на пределе нежности, выдыхают звук за звуком. Каждый их вздох, каждое прикосновение пальцев имеет смысл и значение — они формируют настроение здешнего мира.
Музыка Уиды — если таковая вообще возможна — была здесь различима не больше, чем тончайшая паутинка среди далеких стволов.
И вдруг Эмери понял и ее. Паутинка. Дрожание света в пустом, казалось бы, воздухе. Неуловимая, исполняемая флейтой — и тоже очень далеко. Изысканная. Из тех, что не дозволяют себя напевать. Из тех, что снисходят только к талантливым музыкантам, а под пальцами бездарности даже не звучат — не улавливаются.
Эмери тихо вздохнул — от счастья — и только сейчас, когда сумел расслабиться, понял, насколько сильным было напряжение. Если Уида хотела вымотать его, то ей это удалось. После всей той работы, что он проделал в мыслях, ему ужасно хотелось спать...
Внезапно экипаж остановился. Из приятной полудремы Эмери вырвал резкий крик: кричал Кустер. В его голосе не слышалось ничего осмысленного — так, совершенно неожиданно, казалось бы, несвойственным ему образом, вопит насмерть перепуганное животное.
Эмери схватил перевязь, валявшуюся рядом на сиденье, выдернул шпагу и выскочил наружу.
Первое, что он заметил, было обилие красного цвета. Лошадка повалилась на бок, из ее горла хлестала кровь. Она умирала, ее кроткий глаз с тихой укоризной смотрел на Кустера. А тот — даже не белый, а какой-то землисто-серый — не отрываясь глядел в этот угасающий звериный глаз и кричал.
