Далия Трускиновская - Окаянная сила
— Степанидушка, свет, где у нас гробовые гвозди лежат? — спросила Алена, расчесывая мокрые волосы.
Этот припасец дома старались не держать. Хоть и дорого он давался — по два-три утра бродишь порой старым кладбищем, пока ржавый гвоздишко под ноги подвернется, — а в горнице его не прятали.
— Обидчика вызвать хочешь? — спросила Рязанка.
— Хочу.
Рязанка бережно выложила на стол завернутый в чистое полотенце камень Алатырь.
— Не делай этого, светик, — мягко сказала она. — От беды своей избавишься, Бога возблагодаришь — и ладно будет. А карать тебе незачем. Не твое это дело.
— Я знать хочу… — буркнула Алена.
— Коли знать будешь, то не удержишься — покараешь, — здраво рассудила Рязанка. — Я тебя знаю, ты коли что задумала, лучше тебе пути не заступать. Ты уж мне поверь — лучше не знать тебе, кто твой обидчик, вовсе! Не вколачивай гвоздя, Аленушка, не бери греха на душу! Чую — добром не кончится…
И стала, бормоча, разворачивать полотенце.
Ну и пусть! У Алены были и кое-какие свои припасы.
Она выскользнула из горницы. Сбоку от порога прикопаны были могильные гвозди из Кореленкиной укладки. Алена щепкой выкопала их и нашла камушек, чем забивать. Потом приставила острие ржавого гвоздя к ветхому порожку и ударила. С третьего раза он вошел полностью.
— Вот и ладно… — прошептала Алена. — Жду тебя, званый гость, для кого вколочен гвоздь.
Говорить «аминь» в таком деле не следовало.
Ведуньи подождали полуночной переклички стрельцов.
Повернулись друг к дружке и, обе разом, — к святым образам.
— Господи благослови проклятье снимать и смертную порчу на семь гробов отделывать!
И перекрестились с поклоном.
Степанида зажгла от лучины две большие образные свечи, прилепила их к столу, по обе стороны зеркала-складня. Свечи горели в меру ярко, ровно, без копоти. Перед ними Алена поставила мису со святой водой, положила сложенный белый плат и подвинула к столу стулец, на котором ей сидеть. Степанида же расстелила за стульцем на полу сукно и положила бел-горюч камень Алатырь. Погладила его, как бы прося прощения за то, что встанет сейчас на него босыми ногами.
Алена села перед зеркалом. Рязанка поставила на колени Алене второе зеркало-складень и убедилась, что они глядят друг в друга, образуя уходящий в неведомое путь отражений. Дороженька, по которой напущенное зло уйдет к тому, кто напустил.
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Чистая кровь и небесная! — внятно произнесла Рязанка. — Спаси, сохрани рабу Божью Степаниду от всякого сглаза, от худого часа, от женского, от мужского, от детского, от радостного, от ненавистного, от наговорного, от переговорного, от колдунов, от колдуний, от еретиков, от еретиц, от галилеев, от галилеиц, от ученых и рожденных…
Она прочитала два сильных оберега, дождалась Алениного отрешенного «аминь» и подошла к ней сзади. Какое-то время не решалась, но ступила на камень Алатырь сперва правой ногой, а потом и левой. Его округлые бока покрыты были шершавой коркой — устоит Рязанка, не соскользнет!
— Ложилась спать я, раба Божья Степанида, в темную вечернюю зорю, поздным-поздно, — как-то неуверенно произнесла Рязанка. Видать, прислушивалась к тому, что сквозь нее начал слать ввысь, из глуби земной в глубь небесную, камень Алатырь. — Вставала я в красную утреннюю зорю раным-рано; умывалась ключевою водою из загорного студенца; утиралась белым платом родительским…
Степанида потянулась к святой воде, коснулась ладонью с растопыренными пальцами поверхности, а, может, и не коснулась даже, вода почитай что не шелохнулась. Однако ведунья отерла лицо всей широкой ладонью и обмахнула его белым платом.
— Пошла я из дверей в двери, из ворот в ворота, и вышла в чистое поле. В чистом поле охорошилась, на все четыре стороны поклонилась, на бел-горюч камень Алатырь становилась, крепким словом заговорилась, чистыми звездами обтыкалась, темным облаком покрывалась. Тот бел-горюч камень Алатырь — никем не ведомый, на том камне стоит столб от земли до неба огненный, аки дуб булатный, и ветвие, и корень булатные, под тем камнем сокрыта сила могучая, и той силе нет конца. Выпускаю я ту силу могучую!..
Голос становился всё громче, всё торжественнее и настал миг, когда воистину сила была выпущена, а ведунья, вскинувшая ввысь руки, превратилась в тот булатный дуб, в то неземное древо, по которому струится и возносится сила камня Алатыря!
Алена не видела ее, но ощутила ледяной огонь, пронизавший Рязанку от пяток до макушки. Изумилась и перепугалась — каково-то Степанидушке тем огнем гореть? Но снова загремел голос — Рязанка, преодолев булатное оцепенение, заговорила:
— Червь в земле, камень в золе, лицо в зеркале!
Алена как бы впервые в жизни увидела собственное лицо. Неизвестно, было ли оно у нее теперь из плоти и крови — всё, каждый волосок, каждое пятнышко, и глаза, и губы — всё ушло в стекло зеркальное!
— Яйцо в гнезде, крест на стене, проклятье не на мне, Божьей рабе Степаниде, не на рабе Алене, не в ее руках, не в ее ногах, не в головах, не на груди, не спереди, не сзади, не она отпета на семь гробов, не в ней семь смертных бед! — грозно бросала заклятье в лицо незримому врагу Рязанка, впервые ощутив в себе не силу разумения, а силу подлинного деяния. — Нет в рабе Алене лиха! У семи покойников в сердце тихо, а в груди рабы Алены сердце, бейся, кровь по жилам лейся! Жить тебе, как дал Бог века, не погибнуть от злого человека. Закрываю тебя ризой святою, обмываю тебя святою водою.
Несколько капель, вскинутых рукой Степаниды из чаши, упали на оба зеркала.
А теперь уж следовало говорить им обеим разом: Алене — громко, Степаниде — вполголоса.
— Сталь ты крепкая, затупись! Веревка ссученная, перервись! — начала Рязанка, и не человеческий приглушенный голос послышался Алене, а предгрозовой рокот дубовых ветвей. — Камень, от руки отвались! Кто придет за душой рабы Божьей Алены, отступись!
— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — произнесла Алена. — Прошу по первому разу.
И понесся напряженный взгляд коридором отражений!
— Сталь ты крепкая, затупись… — рокотало за спиной. — Веревка ссученная, перервись…
— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — чуть громче воскликнула Алена. — Прошу по второму разу.
Взгляд летел из дверей — да в двери, из ворот — да в ворота!
В глубине зеркала объявилась черная точка, глаза сошлись на ней. Алена уже знала, что это такое.
— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — каждым словом словно гвоздь в ту точку всё глубже и глубже вколачивая, яростно потребовала Алена. — Прошу по третьему разу!.. Аминь!
