Элизабет Кернер - Эхо драконьих крыл
Самоцвет его души!
Мне нужно было заговорить. Сжимая его мягкую руку в своей, полная изумления, я могла произнести лишь одно слово. Первое и последнее — слово любви.
— Кодрешкистриакор?
— Да, Ланен? Я здесь, — глаза его так и блуждали: он смотрел то на меня, то на себя. — Если только это не вех-сон. Но нет, ты настоящая. Здесь все по-настоящему. Почему я не могу говорить? Какой у меня странный рот. Что произошло? Кем я стал? — он посмотрел на меня глазами Акора из-под длинных светлых волос — широко раскрытые от удивления, они были подобны изумрудам посреди серебристого моря. — Ланен?
Я должна была сказать ему это. То, что казалось невозможным. Но было правдой.
— Акор, ты… человек. Мужчина, один из моего народа один из гедришакримов. — И эта истина обрушилась на меня внезапным водопадом, отчего по спине у меня пробежала дрожь — точно спящего внезапно ударили по лицу, и я засмеялась от радости в этом мрачном месте, громко и заливисто. — Акор, любимый мой, мы думали, ты мертв, но ты жив! Благословение Ветров и Владычицы — ты жив, жив!
Повернувшись к выходу из пещеры, я закричала, и от восторга голос мой взлетел до небывалой высоты:
— Шикрар, Идай! Идите сюда, гляньте! Он жив, Акор жив!
Он быстро выбрался из своего ложа из костей, больше напоминавшего гроб, и мне пришло в голову, что негоже ему предстать перед своими сородичами нагишом. Поскорее сняв с себя плащ, я завернула в него Акора.
Шикрар и Идай стояли у входа, и после яркого утреннего света глаза их не могли привыкнуть к полутьме. Я встала между ними и вновь сотворенным человеком. Поначалу они не видели ничего, кроме костей Акора, темневших в неверном свете, струящемся из окна сверху. Шикрар мягко обратился ко мне, голос его был нежен и грустен:
— Ланен, возьми себя в руки. Я знаю, что это ужасно, но смерти не избежать никому из нас. Боюсь, что…
Он умолк, когда Акор, пошатываясь, вышел из тени за моей спиной. Новое его тело было безукоризненным, здоровым, стройным, а его длинные серебристые волосы ярко мерцали в свете рождающегося дня. Он протянул вперед руку с лежавшим на ней самоцветом, чтобы они как следует его рассмотрели, а затем передал его мне. С благоговением я положила его в свою поясную сумку.
Мне показалось, что он пытается мысленно воззвать к ним, ибо лицо его поначалу нахмурилось. Потом он заговорил, и с каждым словом голос его становился все чище и все более походил на человеческий, но при этом в нем слышалось лишь дальнее эхо глубокого, певучего голоса Кордешкистриакора.
— Приветствую вас, Хадрэйшикрар и Идеррисай, дорогие мои друзья, — сказал он. — Вы для меня так же желанны, как и рассвет, ведь, по совести говоря, я уже не надеялся увидеть ни его, ни вас.
Тут он рассмеялся. Это был самый изумительный звук во всем мире — чистый, радостный смех, исходящий из горла, никогда не знавшего плача.
— Давайте-ка выйдем отсюда, — сказал он весело. — А ты, Ланен, придерживай меня, чтобы я не упал.
Он протянул мне руку; я взяла ее, перекинув себе через плечо.
Шикрар и Идай стояли, пораженные, не в силах шевельнуться, лишь наблюдали, как я помогала Акору идти по коридору, и видели, как он обнаружил, что ему не нужно теперь пригибаться, чтобы выбраться из пещеры. При этом открытии глаза его засияли, и, пока мы шли, он улыбался мне, свободной рукой ощупывая свои губы, чтобы понять, что происходит с его лицом, когда он охвачен восторгом.
Я поддерживала его, тесно к нему прижавшись, и шагала как во сне — рядом со своим двуногим возлюбленным, моля Владычицу, чтобы сон этот никогда не кончался.
Акхор
Выйдя из пещеры, я был ослеплен светом солнечного утра. Новое мое сознание было застигнуто врасплох сразу со всех сторон, я не знал, куда прежде устремить взор. И все же первым и самым сильным было ощущение воздуха на коже. Никогда прежде не ведал я ничего подобного, даже когда моя новая шкура бывала еще влажной и тонкой. Я осязал своей кожей грубую ткань плаща, чувствовал под ногами землю; рука моя, покоившаяся у Ланен на плече, ощущала силу моей возлюбленной, а она поддерживала меня своей рукой — неудивительно, ведь я едва мог брести. Солнце было таким ярким, каким раньше я его и не видел, а в самом воздухе стоял восхитительный аромат, который не мог бы пригрезиться даже во сне.
Я повернулся к своей любимой: она выросла до гигантских размеров и теперь не уступала мне в росте, благодаря чему способна была помогать мне идти.
— Что это за запах? — спросил я, вновь придя в восторг от того, как двигается мой рот, столь не похожий на прежний.
Она втянула носом воздух и улыбнулась.
— Лансип. Разве ты не узнал? Или он теперь пахнет для тебя по-другому?
Это был лансип? Теперь я понял.
— Дорогая моя, раньше он не казался мне ничем подобным. Это просто райский аромат. Теперь я знаю, почему ваш народ так ищет его.
Улыбка ее сделалась шире.
— Погоди, ты его еще не пробовал.
Ее радость не имела никакого отношения к лансипу — она радовалась за меня. Я смотрел на нее до тех пор, пока глаза мои не могли больше выносить невероятной яркости ее лица. Тогда я перевел взгляд на своих старых друзей, которые, выйдя из моего чертога, щурились от солнца.
Когда я посмотрел на них, впервые по-настоящему, я окончательно осознал, насколько стал меньше. Они совсем не изменились, по-прежнему обладали всеми чертами, свойственными нашему народу. Но я теперь едва доставал Шикрару до локтя.
Вновь я попытался мысленно обратиться к Шикрару, который был мне сердечным другом вот уже почти тысячу лет, но даже сам не смог расслышать своей истинной речи.
— Простите меня, Шикрар, Идай. Язык Истины на сей раз покинул меня, — произнес я. Они не смогли ничего мне ответить: дар речи все еще не вернулся к ним.
Я вынужден был говорить вслух, хотя это позволило мне лишь слегка коснуться действительности. Крепко держась за Ланен, ибо сохранять равновесие на двух ногах оказалось чрезвычайно трудным, я повернулся к ним лицом и попытался говорить на языке кантри, однако мой новый рот отказывался воспроизводить нужные звуки. Ни Языка Истины, ни кантриасарикха? Неужели у меня ничего не осталось от того, что я имел, когда был прежним?
Пришлось вновь заговорить на языке гедри.
— Шикрар, это я. В самом деле я, — сказал я. — Ты не узнаешь меня, друг мой? Госпожа Идай, ты не узнаешь во мне Акхора? — Когда они не ответили, я добавил: — Рад, что ты уже позаботился о собственных ранах, Шикрар. От всего сердца благодарен вам за то, что принесли меня сюда с места битвы. Там бы я погиб.
— Акхор и так погиб там! — раздался пронзительный голос. Мы все повернулись к Идай. Глаза ее были широко раскрыты, а положение тела свидетельствовало о решительном Неприятии. Она пятилась прочь от меня и била крыльями, словно собираясь взмыть в небо. — Это не Акхор! Этого не может быть! Акхор мертв!
