Олег Верещагин - Garaf
А вот тоска по Мэлет накатывала временами так жестоко, что мальчишка тихо мычал и садился писать длинные письма — письма, которые никогда не отошлёт, а если бы и отослал — никто в этом мире их не прочтёт. Исписанные листки он складывал в сундук и старался не перечитывать.
Как сбить эту тоску — Гарав не знал. Он надеялся только на время… и одновременно почему–то твёрдо знал, что никакое время тут не поможет. Фередир звал его съездить домой, и Гарав решил, что, если ничего не произойдёт важного и если их отпустит Эйнор, то в конце лета и правда можно будет навестить семью друга недалеко от плавней…
Глава 38 -
в которой Гарав покупает рабов и откровенничает со шлюхой.
Взгляд настиг Гарава, когда он шёл мимо рынка…
…Когда Гарав узнал, что в Зимре есть рынок рабов — он возмутился. И ужаснулся. А Эйнор, морщась, пояснил, что это рынок в порту, торгуют там харадримы и вастаки — своими же. Но Гарав всё равно там почти не ходил, хотя короткая дорога ко дворцу лежала именно мимо рынка.
А сейчас — пошёл. Спеша и не глядя в ту сторону, где шумел торг…
…Вообще он спустился в город, чтобы купить изюму и апельсинов. В городе несколько лавок вовсю торговали этим добром. Было жарко, ветер не дул, хотя обычно в Зимре было ещё и ветрено. Гарав нацепил тунику на голое тело, а вместо узких штанов натянул просторные из серого некрашеного льна. Он бы с удовольствием вместо сапог обулся в сандалии (в Трёхбашенной в них ходили многие — удобные, только с ремнями возни много), но всё–таки не решился — как–никак, а он оруженосец ближнего княжьего рыцаря. Кстати, свой светлый «хвост» с недавних пор он стягивал серебряным обручем с гравировкой из чернёных листьев и стеблей. Изящную вещь передал ему один из пажей — и, хотя Гарав чуть ли не пытал пацана, от кого подарок — тот молчал, как рыба, только сопел и тёр сапогом пол. Посоветовавшись с Эйнором, Гарав стал носить удобный обруч. А кандидатур на подарок было аж три — девицы из окружения княгини. Гарав иногда думал, что мог бы при дворе получить неплохую партию. А что? Он уже знаменитый певец. В личном фаворе у князя. Оруженосец одного из лучших рыцарей Кардолана. Не трус. И вообще… Но это были «левые» мысли, насмешка над самим собой, потому что при слове «девушка» умом Гарав видел Мэлет. И только…
…Взгляд остановил его — зацепил, как рыболовный крючок. Натянулась леска — отчаянье, мольба…
Не надо, не оглядывайся, подумал Гарав. И оглянулся, конечно.
Шагах в десяти от него, не больше, стояли двое мальчишек. Чуть постарше его, в драных и грязных кожаных штанах… поддоспешных. Босые ноги у обоих были разбиты в кровь, раны забила смешанная с этой кровью пыль, на щиколотках и запястьях тяжело висели цепи, кольца которых растёрли тело до кровавых ран. Оба мальчишки были пёстрые от синяков и рубцов от плети. Длинные рыжие волосы свалялись и потускнели, губы вспухли и стали чёрными — то ли сами кусали, то ли били их по губам.
Мальчишки глядели себе под ноги и стояли, как изваяния. Гарав даже посмотрел вокруг — кто глядел–то? Но тут тот, который стоял слева, поднял голову — и Гарав встретил именно тот взгляд.
Отчаянье. Мольба.
Кругом шумел базар. Тут нет этого слова, но это — базар, пёстрый и вонючий. Ненавистный Гараву своим цветом, запахами, движением, похожим на шевеление червей в навозе.
Мальчишки скорей всего были оруженосцами у ангмарцев — может, у старших братьев и отцов, может — у морэдайн… Они родились в лесах на севере… не были ли они в том зале, где Гарав не хотел и не умел жить и слышал песню о Детях Волка? Как они попали сюда из честного плена?
Всё это было уже не важно.
Теперь они стояли посреди этой червячной возни и были её частью.
Нечестно, подумал Гарав отчётливо.
Подошедший харадрим полез пальцами в рот тому, который так и не поднял глаз. Рыжий всхлипнул, дёрнулся, но покорно открыл рот и приподнял голову. По его грязным щекам скатывались и падали в пыль и на ноги слезы. Первый потупился. Когда покупатель першёл к нему, мальчишка вскинулся, сжал зубы… но хозяин щёлкнул плетью — просто по воздуху, упруго и звучно — и мальчишка вздрогнул, переступил на месте, открыл рот. Его сосед продолжал плакать, уронив голову.
Да, били, пока не выбили, бессвязно и зло подумал Гарав. Что ж. Из меня бы тоже, наверное, выбили. Даже ещё быстрей, наверное, эти, как видно, сдались не сразу… Если бить долго, можно выбить гордость, честь, веру почти из любого, чем тут гордиться? Мне повезло. Им — не повезло. Их продадут и увезут на одном из чёрных с красными парусами кораблей на юг. А там постепенно забудутся, погаснут и последние вспышки памяти о каком–то ином прошлом… Может быть, только во сне иногда увидится — как волшебная сказка — густой прохладный лес и высокие деревья, в кронах которых вечно живёт ветер…
И вот тут Гарав услышал свой голос — как будто кто–то решительно шёл по щебню, прилязгивая мечом в ножнах:
— Эй, вы, ублюдки черномордые! За обоих — сколько?..
…Мальчишки ели быстро и жадно, давясь и не глядя на Гарава. Он сидел напротив и ломал печенье с изюмом, кидал в рот кусочки, пил вино и был зол. Так зол, что руки тряслись и внутри всё вибрировало.
Да, Гарав был зол. Зол до темноты в глазах. Он надеялся, что мальчишек ему не отдадут — и можно будет зарубить НА ХЕР, НА ХЕР ЗАРУБИТЬ!!! — парочку увешанных золотом торгашей. Глядя в их бараньи глаза, где в последний миг тупость сменится ужасом. Пластануть от плоской хари до вислой толстой жопы — с треском и брызгами.
Не вышло. Покупатель сам собой испарился. Торгаш посерел и стал делать скидки.
А пацаны заревели. Заплакали навзрыд, сразу оба, все дёргаясь, как от ударов током. И ревели всё время, пока с них снимали цепи. Облегчённо. Гарав оглядывался — не смеётся ли кто. Хрена. Никто не смеялся, никто даже не смотрел в их сторону; вся эта пёстрая вонючая кодла как будто ослепла. Ну понятно… Никому не хочется внезапно раздвоиться.
Садрон просился из ножен и буквально шевелился у бедра, умоляя хозяина (как это там было: «Нyarrrrrrrra… hy–у–уara–a–a…», да?) Но всё, что Гарав смог себе позволить — швырнуть деньги в пыль. Торговец вежливо улыбнулся, подобрал расшитый подол, встал на колени и стал их собирать…
…Гарав достал купчую. Мальчишки перестали есть, вздёрнули головы, придвинулись друг к другу на скамье.
Гарав начал рвать её. Тихо и свирепо порыкивая, начал рвать на мелкие клочки неподатливый пергамент — прямо перед ошалелыми светлыми глазами, перед двумя парами — в них было непонимание… сначала. А потом…
…Конечно, они были рады, что их купил не один из этих чужаков, а свой — ровесник–северянин с бешеными серыми глазами и русым «хвостом» до лопаток. Они были уверены, что северянин купил их, чтоб зарубить на могиле друга или родича. И это было хорошо, это было просто здорово… Сил сопротивляться после долгой «дрессировки» в бараке — плетью, жаждой и кандалами — у них уже не осталось, а тут хотя бы смерть — сразу, от меча, как положено было умирать в том мире, который у них отняли и заставляли забыть со всей жестокостью трусов, получивших власть над храбрыми.
