Вероника Иванова - Право быть
— Значит, вы наблюдаете за…
— Миром, родившимся на Нитях. За всеми и каждым, потому что любое живое существо, впервые увидевшее свет в наших владениях, несет отпечаток нашей души, иногда мгновенный, иногда тщательно выдержанный.
Но тогда получается, что тот же Дэриен — зеркальное отражение Ксаррона, прошлого или настоящего? А может быть, будущего? И Селия, и Борг, и… Многие-многие люди. А ведь еще есть и другие расы.
— Это… удивительно.
— А главное, полезно. Но Пресветлая Владычица, как порой стыдно смотреть на свои копии!
— Стыдно?
Тилирит подмигнула мне:
— А как же! Тем более другие тоже их видят, не забывай. Так что иной раз согласен умереть, только бы стереть живую и весьма своенравную память о своих чудачествах и ошибках.
— И Ксо тоже хочет начать заново?
— Скажем, это представляется ему наиболее простым. Но он по простоте душевной полагает, что гибель внешнего мира никак не скажется на внутреннем.
Я вспомнил собственные злоключения и то, как распрощался с серебром.
— Ты не хочешь ему объяснить? Он же умрет сам, если попытается довести до гибели других! Вернее, иначе они попросту не погибнут, ведь разрушение…
— Всегда начинается внутри, — с многозначительной мрачностью закончила мою фразу тетушка. — Он знает, не сомневайся. Только пока для Ксо подобные слова — пустой звук.
— Но он же поймет? Когда-нибудь?
— Очень на это надеюсь, — пробормотала Магрит.
— В конце концов, смерть не станет концом пути, и тебе это известно лучше, чем многим из нас. На собственной шкуре, так сказать, изучено, — то ли в утешение, то ли в назидание заметила Тилирит. — Хорошо хотя бы то, что он готов пробовать. Снова и снова… Впрочем, сей зуд терзает каждого дракона, и умершего более, нежели продолжающего жить.
— Зуд?
Болотные озера глаз страдальчески, но вместе с тем и мечтательно потемнели.
— И еще какой. Словно кто-то изо дня в день жалит твое сознание, и яд то растекается, обжигая все, до чего сможет добраться, то комком бьется в каждую мысль. Ты не представляешь, как заманчиво знать, что можно перечеркнуть прошлое и сотворить новое, прекрасное, безгрешное будущее… Перед этим зовом трудно устоять.
Наверное, представляю. Я ведь ждал и никак не мог дождаться смерти, хотя для меня она означала совсем иное. В отличие от всех моих родичей, по отдельности и вместе взятых, мне не дано изменить мир Пустоты. Да, он может расшириться или сузиться, делясь пространством с драконьими Нитями, но сокрытая в нем суть останется той же. Единственное, что способно тасовать разные качества, телесные и духовные, как колоду карт, это…
Нет, единственный. Привратник.
Страж, следящий за шириной щели между створками ворот, никогда не закрывающихся наглухо. Но если драконы могут всесторонне оценить воплощение своих грехов и откровений, то мне остается лишь перебирать собственные спутанные воспоминания и гадать, чем обернулось то или иное мое слово или действие.
Рушить надоевшие дома и строить на освободившихся местах новые — может ли быть что-то увлекательнее? Но почему тогда мир не кружится, как сумасшедший, в колесе жизни и смерти, а движется размеренно, порой почти незаметно?
Потому что кое-кто из драконов находит в себе силы противостоять зову.
— Что же держит вас?
Она провела ладонью по моей щеке.
— Страх потери. Сожаление о том хорошем, что все-таки удалось сотворить. И лень. Много-много лени.
Ушам своим не верю.
— Лень?!
— Она, единственная и неповторимая. Видишь ли, когда дракон окончательно развоплощается, это естественным образом затрагивает не только его Нити, но и близлежащие, а значит, всем остающимся в реальности придется долго и кропотливо латать образовавшиеся дыры. Я, к примеру, считаю ниже своего достоинства беспричинно доставлять подобные неприятные хлопоты своим соседям. Возможно, когда-нибудь и по взаимной договоренности…
— На меня ты всегда можешь рассчитывать, — без тени улыбки, но и не злоупотребляя торжественностью, пообещала Магрит.
— Хорошая девочка. Правда, выбрала плохого мальчика, — грустно усмехнулась тетушка.
— Я не выбирала.
— А хотела бы выбирать?
Лазурь бездонных глаз даже не вздрогнула. Наверное, потому что шторм сомнений давным-давно утих.
— Нет. Теперь уже нет.
Тилирит мягко привлекла мою сестру к себе и поцеловала в высокий лоб.
— Умница! Так вот, к разговору о мальчике… Когда о его выходке узнают другие, начнется настоящее веселье.
— Веселье?
— А как же иначе? Мне не придется скучать, уговаривая не осуществлять свое намерение всех желающих выпороть этого рыжего дурня… А их будет немало!
Женщины удалились на кухню сплетничать о прошлых и грядущих переменах в судьбах мира, не пригласив меня присоединиться к беседе. Возвращаться в комнату не хотелось, выходить в парк под открытое небо — все равно что подставлять себя под ясный сестринский взор, да и, учитывая объявленную войну, теперь становится небезопасным… Куда же податься, чтобы скоротать время до первого события, которое прервет напряженное затишье, опустившееся на Дом Дремлющих стараниями моего любимого кузена? Туда, где тишина и спокойствие не гости, а радушные хозяева.
В детстве библиотека казалась мне невозможно огромной, наверное, потому что до самых верхних полок было не дотянуться никакими силами, а вредные мьюри[8] не желали исполнять ни суровых приказов, ни смиренных просьб, исходивших от меня. Лишь сестра иногда снисходила до младшего брата, но не настолько часто, чтобы удовлетворить мое любопытство полностью. А постоянные отказы лишь в одной половине случаев усиливают тягу к недоступным знаниям, в другой же половине не менее успешно гасят костер мятущегося сознания. Примерно так случилось и со мной: в какой-то из дней я попросту устал добиваться цели. Решил, раз не подпускаете меня к отдельным книжным полкам, значит, мне и вправду нечего там делать. И, судя по годам, протекшим с тех пор, решение было совершенно верным, ведь мне и так удалось натворить немало странного, непонятного, пугающего… Причем пугающего в первую очередь меня самого.
Оно и теперь поражало воображение своими размерами, уютное пристанище моего детства и юности. Шкафы все так же убегали ввысь, к потолку, сейчас прячущемуся в тенях, потому что местные хранители посчитали лишним зажигать свечи. Впрочем, света хватало. Света, льющегося разноцветными ручейками из витражного окна, занимающего почетное место между книжными галереями.
Много-много кусочков стекла, окрашенного и бесцветного, складывались в картину, придуманную и исполненную неизвестным, но явно человеческим мастером. Почему не кем-то из драконов? Потому что в любом детище их лап магия пропитывает собой чуть ли не две трети материи, а в моем присутствии подобное произведение рассыпалось бы прахом. Гномам застекленные окна вовсе неинтересны, под землей ведь нет никакого смысла делать прозрачные перегородки между комнатой и пещерой, а будучи на поверхности, городить заборы между собой и свежим воздухом любой подгорный житель считает кощунством. Эльфы не работают со стеклом, потому что переплавка — грубое надругательство над сутью песка…
