Тамара Воронина - Надежда мира
Риэлем тоже можно было любоваться. Вроде бы он ничего не делал, чтоб стать покрасивее, разве что рубашка была не простенькая, а из переливающейся черно-серебряной ткани, и штаны были не из простой холстины, а тонкого сукна, но когда он выходил к своему месту, сдержанно кланялся слушателям (рубавшим в это время какие-нибудь деликатесы), присаживался на высокий стул, ставил ногу на скамеечку и склонялся над виолой, жевание прекращалось даже до того, как он брал первую ноту. «Красив же, собака, – ворчал недовольно Гартус, – вроде и незаметен, а как умеет себя подать… И ты ведь такая же… Парочка!»
Женя не знала уже, как отбиваться от поклонников, искренне жалея, что нет поблизости Райва, который одним своим присутствием отшибал всякое намерение строить ей глазки. Та же проблема была и у Риэля, причем к нему клеились не только дамы, то ли не знавшие о его склонностях, то ли считавшие, что уж они-то точно сумеют его соблазнить, но и мужчины, тоже вовсе не обязательно понимавшие, что некий шанс имеют…
И ведь одному удалось-таки. Они были знакомы и раньше, и Женя подумала, что очень близко знакомы – одна из тех немногих кратких и случайных связей, о которых неохотно упоминал Риэль. Он почему-то избегал знакомца. Женя пристала к нему и не давала разговор в сторону увести, пока он не признался, что ему просто перед ней неудобно, а так никаких неприятных воспоминаний, даже наоборот… Женя обозвала его дураком и велела на нее внимания не обращать, помня, что у нее есть все-таки Райв, с которым здесь никто и не сравнится…
В общем, однажды Риэль проводил ее до их комнат, а сам ушел, слегка смутившись. Тарвик сидел перед камином, ворошил угли и пил горячее вино. Был он странно задумчив.
– Хочешь выпить, Женя?
Женькой он ее называл, когда их никто не мог услышать. А здесь – ну мало ли. Он рассказывал уже, что такие старые замки сплошь усеяны тайными ходами, слуховыми отводами и тайными комнатами, так что никаких Джен Сандиния они здесь не поминали. Впрочем, не поминали и нигде. Женя приняла стакан и села в соседнее кресло. Он меня ждал. Или Риэля. Кого-то одного – даже стакан приготовил.
– Ты хочешь поговорить?
Он покачал головой.
– Не здесь. Старая привычка не говорить по душам там, где могут услышать. Где наш сладкоголосый? Неужто решился на приятную ночь? Не злись. Я за него рад. У него вообще кто-то был, кроме Хайлана, за последние годы? Ну вот именно. Пусть расслабится. Не пугайся. Ничего не случилось. Просто я вульгарно надрался в одиночестве. Даже встать боюсь. Спиртное мне не особенно действует на голову, но вот координацию движений я теряю… Ты пей. Это неплохой глинтвейн. И мне не обидно будет, когда Риэль начнет меня завтра пилить. Удивительный он человек.
–Он замечательный.
– И я о том же. Он очень изменился за время, проведенное с тобой. Стал… умиротвореннее, что ли. Ему стало легче, понимаешь? Да и ты тоже… не та. Вы нашли друг друга. Знаешь, если бы он был один, он не стал бы со мной возиться, уж точно не захотел бы, чтобы я его сопровождал. Будь ты одна – тем более не стала бы. То есть ты бы меня пожалела, но быть со мной рядом столько времени не захотела бы. Ты делаешь его тверже, он тебя – мягче.
– Можно подумать, ты о моей твердости знал, – фыркнула Женя.
– Пока… не показал тебе мандилу гигантскую, не знал. А потом ты открылась с другой стороны. Вы нашли друг друга… или я это уже говорил? Ради тебя он прошел такое, чего не выдержал бы прежде. Он бы сломался. Он хрупкий. И я научился понимать, что хрупкий и бесхарактерный – разные характеристики. Черт возьми, он легко бы мог избавиться от своего поклонника с моей помощью, и никто бы никогда ничего не заподозрил, так ведь не хочет. Принципиально. Потому что тот, видишь ли, не заслужил того единственного, что я могу с ним сделать. Жень, он не святой ли?
– Разве здесь есть святые?
Вино ударило в голову. Еще бы, ведь там, в зале, ей пришлось столько раз по чуть-чуть прикладываться к изящному бокалу, что суммарно вышло не менее кружки.
– А? Есть, конечно, только их не чтут. Тут и к Создателю отношение ровное. Создал – ну и спасибо, мы тебе благодарны, а что дальше-то? Хотя есть государства с очень жесткой религиозной основой, бывал я… Радикальный ислам покажется детской забавой. Регламентирован каждый шаг, куда там иудеи с их шестью сотнями заповедей. Женя, я не к тому. Как он может прощать такое унижение? Как он может быть уверенным, что это не заслуживает смерти? И ведь ты, кажется, начинаешь с ним соглашаться.
– Как тебе показался Хайлан? Ты же говорил с ним?
– Личность, – не стал скрывать Тарвик. – Неприятная, ну так сильные личности редко бывают приятными. Я вот, например… только вживаться в роль умею.
– Тебя обидели эти слова?
Женя не выдержала, потянулась и погладила темные волосы. Не Вик. Тот был стрижен коротко, ухожен, а этот слегка взлохмачен, небрежен… и нравился ей едва ли не больше. Там была игра, а здесь?
– Что? Нет, конечно. Просто они такие… концентрированные. Он прав. Я так вживаюсь, что начинаю верить в то, что делаю. Я верил, что любил тебя, например. Можешь дать мне по морде.
– Вот еще.
Тарвик кивнул, как-то весьма некоординированно. А он и правда хорошо пьян. Очень хорошо пьян. Похмелье завтра будет неслабое.
– Хорошая ты, Женя. Когда это все кончается? Два дня еще? Потом уходим? И знаешь… знаешь, я уйду с вами, но дальше наши дороги разойдутся. Не вышло.
Он замолчал, а Женя отчего-то побоялась спрашивать, что не вышло. Комната освещалась только неярким огнем камина. Дрова имели запах индийских ароматных палочек, от которого немного кружилась голова. Впрочем, голова могла кружиться и по более прозаической причине. Стакан-то выхлебала в довесок к сто раз по чуть-чуть. Тени колебались на стенах.
– Мне с вами хорошо. Только вот скучно безмерно, Женя. Я думал… думал, что раз в мир пришла надежда, почему бы… почему бы не… Я не умею мечтать или надеяться, я умею только действовать. Я не умею любить, не умею быть любимым. Я умею видеть людей насквозь, но не умею быть с людьми. Я одиночка, но дело в том, что это меня никогда не тяготило. Я надеялся научиться быть человеком.
Женя открыла было рот, чтобы возразить, но не стала. Пусть выскажется. Ведь с ним такого еще не бывало. Тарвик снова долго молчал, подносил к губам пустеющий стакан и неотрывно смотрел в огонь.
– Я надеялся научиться летать. Не дано. Вы птицы, а я ищейка. Я, конечно, могу поднять голову и посмотреть в небо, но мой удел – бегать по земле. Я не умею жить без дела. Не обижайся. Вы-то заняты. Вы поете, играете, сочиняете… Мне скучно. Даже если бы я умел петь или играть на флейте, мне было бы скучно делать только это. У нас разные пути, вот и все. Вам – лететь, мне – бежать. Правда, бежать некуда, никто меня не ждет.
