Урсула Ле Гуин - Легенды Западного побережья (сборник)
— Кто это? Кто они такие?
— Сисси, — бедный гид и сам чуть не плакал, охваченный всеобщим горем, — Сисси умерла вчера ночью! — Но, вспомнив свои обязанности гида и переводчика, он попытался вернуть былые аристократические манеры, стряхнул с ресниц слезы, посмотрел на меня и пояснил: — Это наши коммонеры.
— А Сисси…
— Она… она была их дочерью. Единственной! — Как он ни старался, слезы все равно закипали в его глазах. — Это была такая милая девушка! А какая помощница матери! Всегда в трудах! И улыбка такая прелестная. Ни у кого на свете нет больше такой улыбки! Сисси была единственная. Такая очаровательная, такая любящая… Ах, бедная маленькая Сисси! — Бедняга совсем расстроился и заплакал навзрыд.
В эту минуту рядом с нами как раз проходили король, его сыновья и его брат. Я видела, что оба мальчика горько плачут, у короля каменное лицо, и можно только догадываться, чего ему стоит казаться относительно спокойным. Его умственно отсталый братец пребывал, похоже, в некоторой растерянности и все цеплялся за руку короля, шагая с ним рядом, как заводная игрушка.
Толпа рекой текла за траурной процессией. Люди проталкивались поближе, стараясь коснуться края белого шелкового покрова на гробе. «Сисси! Сисси!» — горестно выкрикнул кто-то. «Ох, мать, мы тоже ее любили!» — «Папа, папа, что мы теперь без нее будем делать? Она сейчас у ангелов?» — «Не плачь, мать, мы ведь и тебя любим! И всегда будем тебя любить! Ах, Сисси, бедная Сисси! Наша милая девочка!»
Медленно, с трудом преодолевая сопротивление страстно протестующей толпы августейших особ, похоронная процессия достигла поджидавших ее повозок, карет и автомобилей, и, когда гроб скользнул в задние дверцы длинного белого катафалка, душераздирающий нечеловеческий стон исторгся из каждой глотки. Благородные дамы пронзительно визжали, благородные господа падали в обморок, а у девушки в мини начался, похоже, эпилептический припадок — изо рта хлынула пена, она вся скорчилась, но довольно быстро пришла в себя, и один из толстяков запихнул ее в лимузин.
Взревели моторы автомобилей, возницы хлестнули своих хорошеньких белых лошадок, и похоронный кортеж тронулся, но по-прежнему очень медленно, со скоростью пешего шага. Толпа текла следом.
Я вернулась в гостиницу. Вечером я узнала, что почти все население Легнерза следовало за гробом все шесть миль до кладбища, затем выстояло заупокойную службу и погребение, и до поздней ночи я видела, как донельзя уставшие люди, спотыкаясь, брели назад по дороге со стертыми ногами и с грязными дрожками слез на щеках.
Лишь на следующий день молодой виконт оказался в состоянии объяснить мне, что же все-таки происходило вчера. Я уже знала, что все жители королевства Хемгогн — люди королевской крови, связанные кровными узами друг с другом и с жителями других королевств; но вот чего я не знала: оказывается, среди них имелась одна семья, которая была самой обычной, не королевской. По фамилии Гэт.
Фамилии Гэт и Тагг (девичья фамилия миссис Гэт) ни разу не упоминались в «Книге Крови». Ни один Гэт или Тагг никогда не сочетался браком ни с одной особой королевской крови или хотя бы с представителем благородного семейства. И не существовало никакой легенды о том, как давным-давно прекрасный молодой принц соблазнил юную прелестную дочь сапожника. В семьях Гэт и Тагг вообще не было семейных преданий. И никакого генеалогического древа у них тоже не было. Они не знали даже, ни откуда они родом, ни как давно живут в этом королевстве. Все они отродясь были сапожниками. Поскольку в солнечном Хегне мало кому требовались настоящие сапоги, то мистер Гэт, как и его отец когда-то, как и его сын теперь, шил изящные кожаные сапожки для принцев крови, участвующих в торжественной Смене Караула, и довольно-таки безобразные войлочные сапоги для королевы-матери, которая любила зимой прогуливаться в парке по мясным лужайкам со своими горки. Дядя Агби хорошо умел красить кожу. Тетя Ире знала, как валять фетр и войлок. Двоюродная бабушка Йоли выращивала овец. Кузен Фафвиг ел слишком много винограда и почти все время был пьян. А Сисси, милая Сисси, младшая дочь Гэтов, была любимицей всего королевства. Августейшие особы называли ее «дикий цветок Хемгогна» и «наша маленькая простолюдинка».
Ах, какая это была тонкая девочка! Ходили слухи, что она влюблена в молодого принца Фродига, хотя он, разумеется, все равно никогда бы на ней не женился. Их вроде бы даже не раз видели беседующими в сумерках на Дворцовом мосту. Моему виконту явно хотелось поверить слухам, но все же вряд ли это было возможно, ибо принц Фродиг в течение последних трех лет жил в другой стране и учился в школе Халфвига. Короче говоря, у Сисси с детства была слабая грудь. «У простолюдинов это часто бывает, знаете ли, — сказал виконт, — это у них наследственное. Передается по женской линии». Девушка стала чахнуть, худела и бледнела, но никогда не жаловалась и всегда улыбалась, хоть и таяла просто на глазах, пока однажды не легла в сырую холодную землю. Ах, милая Сисси, дикий цветок Хемгогна!
Ее оплакивало все королевство. Августейшие особы делали это бурно, экстравагантно, в общем, по-королевски. Король рыдал над разверстой могилой. Перед тем как гроб опустили в могилу, королева положила на крышку свою бриллиантовую брошь, доставшуюся ей по наследству от матери; эта брошь передавалась в их семье по женской линии в течение вот уже семнадцати поколений, начиная от самой Эрбинрасы Северной, и ее никогда еще не касалась рука женщины, не являвшейся кровной родственницей Эрбинрасы. И вот теперь эта брошь лежала в могиле маленькой простолюдинки Сисси. «Эта брошь не так ярко сияла, как глаза милой Сисси», — только и промолвила королева.
Вскоре после похорон я покинула Хегн, и меня года на три-четыре поглотили иные страны и города. Когда же я вновь посетила королевство Хемгогн, та горестная оргия была уже почти позабыта. Я поискала среди служащих Агентства своего виконта, но он больше здесь не работал; обретя по наследству титул герцога Иста, он переселился в апартаменты, расположенные в Новом крыле королевского дворца, и получил право пользоваться королевскими виноградниками не только для себя лично, но для своих званых вечеров.
Жаль! Мне он нравился — приятный молодой человек с несколько оригинальным, с точки зрения жителей Хегна, характером, который и заставил его в итоге работать гидом в Агентстве. Он действительно очень хорошо относился к иностранцам. Кроме того, в нем чувствовалась некая беспомощная учтивость, которой я, если честно, беззастенчиво пользовалась. Он был совершенно не в состоянии сказать «нет» в ответ на прямую просьбу, а потому — когда я попросила его — немедленно пригласил меня посетить несколько своих вечеринок, которые должны были состояться в течение того месяца, что я собиралась прожить в Хемгогне.
Именно тогда я и обнаружила, что у обитателей этого мира существуют и некоторые другие темы разговоров — не только спорт, разведение горки, погода и генеалогия.
Оказывается, члены семейств Тагг и Гэт, которых к тому времени насчитывалось человек двадцать, вызывали самый неподдельный и поистине неистощимый интерес у августейших особ Хемгогна. Дети посвящали им самодельные книжки с рисунками. Мать моего виконта очень дорожила кружкой и тарелкой, на которых в золоченой витой рамке были изображены портреты «матери» и «отца» семейства Гэт в день их свадьбы. Любительские ротапринтные издания историй, бытующих в среде августейших особ, о семействах коммонеров, проиллюстрированные фотографиями членов этих семей, были весьма популярны не только в королевстве Хемгогн, но и в соседних королевствах Дрохе и Вигмардс, где не имелось ни одной семьи простолюдинов. А вот в более крупном королевстве Одбой, расположенном к югу от Хемгогна, было целых три семьи коммонеров и один живой бездельник, или «пропащий человек», которого называли еще Старым Бродягой. Но даже и там, в Одбое, сплетни о Гэтах — о том, какие короткие у Чики юбки, долго ли матушка Тагг кипятит свое белье, действительно ли у дядюшки Агби язва или это просто обыкновенный фурункул, поедут ли тетушка и дядюшка Бод летом на недельку к морю или же осенью отправятся на Виноградные Холмы, — столь же охотно мусолили, как и в тех королевствах, где вообще никаких коммонеров не было. И портрет Сисси в венке из диких цветов, сделанный по фотографии, которую, опять же по слухам, сделал сам принц Фродиг, хотя Сисси и уверяла всех, что сделала ее сама, украшал стены тысяч различных комнат в дюжине различных дворцов.
Я была знакома с теми немногочисленными августейшими особами, которые не разделяли этого всеобщего обожания. Старый принц Фофорд, например, явно испытывал ко мне особую приязнь, хоть я и была иностранкой. Двоюродный брат короля и дядя моего друга герцога, Фофорд очень гордился своим нонконформизмом и радикальным мышлением. Ему страшно нравилось нарушать здешние условности. «Мятежник — так меня называют в семье», — добродушно ворчал он, поблескивая прячущимися в глубоких морщинах глазами. Дома он держал фленни, а не горки; и простолюдинов он терпеть не мог, даже Сисей недолюбливал. «Слабая слишком, — бурчал он. — Никакой жизненной силы. Да и откуда ей взяться — совсем ведь беспородная! Все слонялась под стенами дворца, все надеялась, что ее принц увидит, вот и простудилась. От простуды и умерла. Да все они какие-то дохлые! Дохлые и невежественные. И попрошайки. И в домах у них грязь и вонища. Только и умеют, что изо всего, даже из собственного горя, шоу устраивать! Выходят на улицу все перемазанные, вопят, горшками друг в друга швыряются, дерутся, грязно ругаются — и все напоказ! Сплошное притворство. Кроме того, уж парочка-то герцогов в этой охапке дров точно замешалась — пару поколений назад, не сомневайтесь!»
