Людмила Астахова - Дары ненависти
— Долог путь в Чертоги, темен и труден путь по ледяным равнинам… Не сразу, но сможет. От огня к огню, чтобы найти след Своры Оддэйна и не заплутать во мраке… Завтра взойдет темная Морайг. Я буду зажигать «родительский огонь» для отца, а ты — будешь смотреть.
— А твой отец тоже неправильно похоронен? — спросила Джона и осеклась, вдруг неожиданно вспомнив историю капитана Кэдвена, — Так ты дочка того самого Сэйварда Кэдвена?
«Вот это номер! Судьба все-таки поразительно горазда на удивительные шутки, и ни одна придуманная людьми история никогда не сравнится с настоящей жизнью».
Теперь-то Джона вспомнила все, что рассказывал Аластар. И про морское сражение, и про сдавшийся ролфийский корабль, и про осужденного капитана. Такая история не могла не войти в анналы, и уж тем более не могла пройти мимо внимания графа Эска — самого помешанного на кораблях. Конечно же, отца эрны наказали свои — таковы флотские законы, и понятно, как Грэйн оказалась в армии, на службе у лорда Конри.
Не замечая, что разговаривает вслух, Джойана сказала:
— Так вот почему Конри послал именно тебя…
— Он вернет мне землю, — сухо молвила эрна. — И он вернет отцу честь, как обещал, иначе лишится чести сам. А я — привезу тебя на Ролэнси, как обещала.
— Договорились.
Хотя, по правде сказать, в честь Рэналда Конри леди Янамари верила с трудом. Ну да ладно — поживем и увидим.
Она деловито протянула Грэйн деньги, кисет и огниво:
— Держи, эрна. Это наша добыча.
Не уточняя, что табачок был прихвачен исключительно с целью умилостивить злющую ролфи. Раз она любит курить, то пусть попыхтит своей трубкой и успокоится.
Так оно и вышло — Грэйн, в стремлении положить край нервному напряжению прошедшей ночи, сделала пару сладостных затяжек дымом и, как только бег ее крови замедлился, сразу же провалилась в сон.
Джона, в свою очередь, успела выспаться. И теперь ей, как водится, хотелось есть. Хоть что-нибудь, хоть корочку, хоть ломтик. Но весенний лес скуп на угощение гонимым. Грибов и ягод нет, на зверье надо еще уметь охотиться, а рыба… Да, вот, кстати, рыба водится в речушке. Шуриа представила себе жаренную на углях плотву во всех слюноотделительных подробностях — золотистая корочка, запах, вкус. О-о-о-о!
«Ты так вкусно думаешь, что завидно становится», — проворчал призрак.
«Почему ты молчал про «родительский огонь»?» — напрямик спросила Джона, не отпуская взглядом дух предка.
«Это против правил, Джони. Нельзя. Нам нельзя просить о благодеянии, нельзя молить о спасении и требовать упокоения. До той поры, пока родич сам не догадается…»
«Глупое правило, Эйккен. Я бы никогда не догадалась, чего тебе надобно для… упокоения».
Призрак подошел близко-близко и положил ей на плечи широкие ладони, невесомые, полупрозрачные, но по-прежнему сильные.
«Я знаю, Джони. Но таков закон. У меня есть только ты».
Сердце резанула боль скорой утраты. Видят Великие Духи, они ведь почти подружились.
«А ты мне скажешь, кто тебя пробудил?»
«Ну надо же! Ты даже сейчас пытаешься торговаться. У диллайн научилась?»
«Почти. И все-таки?»
«Поймай себе и эрне на обед рыбку, тогда скажу. Или змейку».
Дед-прадед издевался. Джона сроду не рыбачила ни с удочкой, ни с острогой. Обычно рыба появлялась перед графиней уже лежащей на блюде, жаренной с лимонным соусом и пряной подливой. Иногда леди Алэйа подмечала в застывшем карпьем взоре укоризну, но относила ее на счет поварихи.
Воспоминания об изысках янамарской кухни вызвали в желудке спазмы и подвигли на решительные действия. В конце концов, кто здесь шуриа?
Джона, цепляясь за корни и ветки, осторожно сползла по глинистому берегу к самой воде. Бревно, по которому она собиралась пройти, выглядело крепким, но могло оказаться и насквозь прогнившим. Падать в холодную реку не хотелось, но рискнуть стоило.
«Есть, я хочу есть, я очень хочу есть!»
От оброненной в воду капельки крови в разные стороны пошли круги, а из темных илистых глубин на графиню-шуриа вдруг глянул дух — среброглазый, одновременно похожий на человека и не похожий, не злой и в то же время не добрый. Смотреть в эти глаза можно целую вечность, смотреть и чувствовать во рту вкус тины, смотреть и видеть текучие сны. Джона тряхнула головой, отгоняя морок, а потом опустила в воду руки ладонями вверх и попросила у речного духа несколько рыбешек. И получила желаемое. Разве мог он отказать единственной шуриа, воззвавшей к его силе за последние полтора столетия?
Херевард Оро, Благословенный Святой Тив
Файрист… Ему так давно не снился этот город, что начало казаться, будто уже никогда и не приснится. Золотые шпили, белые башни, лестницы и фонтаны, каналы, запруженные сотнями маленьких юрких суденышек, ровные улицы, лучами в разные стороны разбегающиеся от площади Эло, и солнце… Солнце везде, дробящееся в тысячах и тысячах окон, отражающееся в водах каналов и чашах фонтанов. Череда солнечных теплых дней, и всего пара месяцев мягкой ненавязчивой зимы, после которой буйство весенних красок неподготовленного человека повергает в шок. Начиная от гераней и гибискусов в горшках и заканчивая целыми домами, от фундамента до крыши увитыми виноградом, плетущимися розами и клематисами — все благоухает и радует глаз. И когда раз в три года в конце мая расцветало огромное тысячелетнее Древо напротив императорского дворца, в Файристе начиналась Она — Ярмарка. Всем Ярмаркам Ярмарка, не чета нынешним убогим торжищам. Никогда и ничего подобного уже не будет под тремя лунами, как бы ни лезли из кожи вон нынешние синтафские, а за ними и остальные владыки и владычишки: таких огненных представлений, такого разгула, такой немыслимой роскоши и красоты. Теперешний Весенний Карнавал — бледное и унылое подобие того Настоящего Праздника, сохранившегося, пожалуй, только в памяти Хереварда Оро.
Ему приснился давно исчезнувший с лица земли город, город его детских лет, город его вечной радости и бездонной печали. Впервые за последние полстолетия! И если это не считать Знамением, то каким же оно должно быть?
И не в собственной постели явился Благословенному Святому желаннейший сон, и не на удобном диване в саннивском доме, а в трясущейся на ухабах карете, влекомой самой неторопливой четверкой во всем Синтафе. Стоило закрыть глаза и задремать, как очутился тив Херевард на той самой незабвенной улочке, куда выходила задняя дверь родительского дома. Вот же он — запыленный куст гортензии, и ажурные решетки на маленьких круглых окошках знакомы до последнего завитка, а в тени старого абрикоса дремлет ослик продавца дешевых сладостей. Сыну князя не пристало портить себе зубы плебейскими леденцами, ему с поклоном на блюде подают экзотические фрукты по первому требованию. Но хочется-то приторной сладости запретного лакомства — красного петушка на палочке. Целое море незамутненной детской радости ценой в два медных «коготка». А торговец знай себе посмеивается в короткую белокурую бородку. Смешно ему, что высокородному мальчишке, с ног до головы одетому в шелк и бархат, не ведающему слез и зла, не хватает для счастья дешевого петушка.
