Вероника Иванова - Право быть
Роковая случайность? Жертвой мог быть избран совсем другой человек?
— Разве его персона не представлялась самой удобной?
— Для чего?
— Ведьма собиралась установить своё влияние, а с кого в таком случае и не начинать, как с одного из самых могущественных придворных?
— Влияние? — Селия расхохоталась. — А почему она настаивала на ком-то более незаметном, всю душу мне вымотала, пока не согласилась на герцога?
Хотела изучить свойства своего зелья наверняка, прежде чем атаковать в полную силу. К тому же в те дни говорящую занимал вопрос не только установления власти над миром, но и механика престолонаследия.
— Трусила больше, чем вы.
Баронесса презрительно фыркнула:
— Трус ни на кого и никогда не сможет повлиять.
Если не зажат в угол и не сознаёт, что остались только два пути: смиренно умирать или отчаянно сражаться.
— Но вам смелости не занимать.
— Осуждаете?
— Удивляюсь.
— Чему?
— Вы легко приняли решение и начали действовать, но почему-то не поставили в известность того единственного, ради кого всё и затевалось. Может быть, следовало начать с разговора по душам? И кто знает, возможно, тогда не произошло бы недавних трагических событий.
Карие глаза вспыхнули гневом:
— Разговор? Как же! «Да, милая, давай поговорим», «Извини, я отвлёкся, так о чём шла речь?», «Прости, мне надо подумать о делах», «Отложим всё до вечера», и так день за днём одним и тем же тоном, а взгляд словно проходит сквозь тебя, не замечая... На вас так когда-нибудь смотрела женщина, которую вы любили?
Нет, боги миловали. Ненависть, злоба, нежность, жалость... Было всё, кроме равнодушия. Но его высочество немного запамятовал, каковы из себя повседневные человеческие чувства, а потому не видел ничего особенного в бесстрастном спокойствии собственной души.
— Он не мог говорить ничего другого.
— А смотреть? Смотреть иначе он мог?!
Я подумал и коротко ответил:
— Нет.
— Вот! И вы ещё удивляетесь! — всплеснула она руками. — Я будто своими глазами видела, как между нами растёт и растёт стена... И мне стало страшно, понимаете? Страшно!
Понимаю. Рушились планы, надежды, мечты — всё, что юная баронесса так тщательно растила, берегла и защищала от всего мира. Можно было разжать кулаки и отпустить, но... Терять нужно учиться, а первая потеря — обычно самый неподходящий предмет для преподавания урока. Начинать нужно в детстве, с малого, с иллюзорных несчастий и бед, тогда к урочному дню страх успеет выцвесть и поистереться, как старый половик, привычный и потому почти незаметный.
— А смерть вас не пугала? Если не своя, то чужая?
Селия посмотрела на меня таким взглядом, что расспросы можно было более не продолжать.
— Чем плоха смерть? Умереть лишь однажды, разве это не завидная участь? А когда каждый день тебя медленно и равнодушно убивают, чтобы ночью воскресить для новых мучений...
Гордая. Сильная. Уверенная. Своевольная. Решительная. Наверное, именно такая подруга и нужна правителю, но сии замечательные краски почему-то предпочли сложиться в неприглядную картину. Возможно, потому что оказались излишне ярки?
Я слез с подоконника и направился к двери.
— Уходите? — догнал меня разочарованный голос девушки.
— Да.
— А где же итог? Мы так долго разговаривали, и что?
— Итог каждый подводит сам.
Насмешливое:
— Вы не позовёте стражу?
— Я уже говорил, что не судья вам и вашим страхам.
— А кто судья?
— Вы и тот, с кем вместе вы собирались кушать этот горчащий пирог.
Его высочество, сидящий в соседней комнате. Принц Дэриен, опустивший голову и упёршийся локтями в колени. Он вздрогнул, услышав звук открывающейся и закрывающейся двери, но глаза поднял не сразу, а лишь когда затянувшаяся пауза стала почти невыносимой. Борг, стоящий рядом, сочувствующе кивнул, мол, мерзкая тебе досталась работа, но выполнил ты её на совесть.
— И что мне делать?
В голосе принца по-прежнему чувства едва только намечались, но что-то мне подсказывало: весны ждать уже недолго. Совсем. И начнётся она, увы, с ненастья.
— Решайте сами.
Золотисто-ореховые глаза влажно блеснули отчаянием:
— Я не знаю!
— Никто не станет решать за вас.
— Я не прошу решать. Я прошу...
— Совета? У вас есть Борг, он не хуже меня разбирается в изменщиках и предателях.
— Я... — Дэриен сглотнул. — Я же люблю её!
Утверждение прозвучало нарочито похожим на вопрос, но второй раз попадать в уже изученную ловушку я не собирался:
— И она любит вас. Поэтому, прежде чем принимать какое бы то ни было решение, спросите себя оба, как именно вы любите друг друга. Может быть, ответы вам помогут. Если будут искренними и правдивыми, разумеется.
— Её поступок...
— Можно разглядывать, поворачивая из стороны в сторону и всякий раз находя новые черты, а сейчас у вас слишком мало сил, руки дрожат, того и гляди, выроните всё, что пытаетесь удержать. Не знаете, на что решиться? Позвольте течению времени самому вынести вас на твёрдый и верный берег.
— Ты...
— А вот когда хоть что-нибудь решите, тогда просите совета. И будьте уверены: вам не откажут.
Я притворил за собой двери комнаты горьких откровений, прошёл по тёмному и пока ещё пыльному, не успевшему вернуть прежний блеск коридору, ступил на крыльцо, поднял взгляд в небо и прошептал одними губами, потому что теперь знал вернее верного — мой голос будет услышан:
— Шеррит, забери меня домой.
Аппетит приходит либо как верный признак выздоровления после долгой и скучной болезни, либо как вестник окончания важного дела, когда понимаешь, что можно никуда не торопиться и спокойно восстанавливать силы, поскольку главный рубеж уже покорён, а второстепенные не наберутся наглости теребить, стараясь обратить на себя внимание. Но и в том, и в другом случае есть одно небольшое препятствие, мешающее движению, скажем, в сторону кухни. Ленивая нега, рождённая уверенностью: никто и ничто от тебя не убежит — ни враги, ни дела.
Я открыл глаза с первыми лучами солнца, добравшимися до окна моей комнаты, но так бы и лежал многие часы, а может, и дни, растерянно улыбаясь и глядя в потолок, пока... Мир не содрогнулся.
Ощущение больше всего походило на то, какое возникает у ковра, часть нитей которого вдруг кто-то решил натянуть, как струны, при этом совершенно не раздумывая ни о пределах их прочности, ни о сохранности их соседок. Слава богам, тугой звон, наполнявший пространство внутри и снаружи, длился менее вдоха и тем не менее не оставил ни малейшей возможности усомниться в его появлении. А сразу, как всё стихло, на стремительно опустевшее место неги явилась непонятная, но явная тревога.
