Р. Скотт Бэккер - Око Судии
Сорвил чуть не закашлялся, вздохнув от облегчения, когда странная фигура направилась к противоположной стене шатра. Вскоре Анасуримбор парил в потоках света перед погруженными в тень людьми и внимательно изучал их, перемещаясь вдоль галереи со скоростью неспешного жука. Некоторые жмурились, как будто ожидая внезапного удара. Но большинство встречали его взгляд с удовлетворенным спокойствием умалишенных: кто ликовал, кто безмолвно возглашал славу, кто исповедовался — исповедовались прежде всего.
Щеки со следами слез блестели в проплывающем мимо свете. Взрослые люди, воинственные мужчины, рыдали, следя глазами за своим божественным повелителем…
Аспект-император остановился.
Человек, на которого устремился его взгляд, был айнонцем — по крайней мере, так решил Сорвил, глядя на его квадратную бороду и завитки в плоских косичках. Он сидел на одной из нижних галерей, и аспект-император даже не снизился, а просто наклонился к нему, внимательно изучая. Круги света над его головой и руками покрыли золотом плечи и лицо мужчины. В темных глазах дворянина блестели слезы.
— Эзсиру, — начал аспект-император; этот голос сам вливался в уши, — гхусари хистум маар…
Наклонившись так, что борода задела Сорвилу плечо, Эскелес зашептал:
— Эзсиру, с тех пор как твой отец Чинджоза целовал мне колено во дни Первой Священной войны, дом Мусамму всегда был опорой заудуньяни. Но вражда между тобой и твоим отцом тлеет уже слишком долго. Ты чересчур суров. Ты не понимаешь разницы между слабостями юности и слабостями старости. Поэтому ты ведешь себя как отец по отношению к своему отцу, наказываешь его за слабости так же, как однажды он наказывал тебя за твои…
Голова одного из демонов стала открывать и закрывать белесый рот, как рыба. Сорвил в ужасе увидел внутри тонкие, как иголки, зубы.
— Эзру, скажи мне, справедливо ли, если отец наказывает розгой ребенка?
— Да, — ответил хриплый голос.
— Справедливо ли, если ребенок наказывает розгой отца?
От последовавшей паузы у Сорвила защемило горло.
— Нет, — сказал Эзсиру срывающимся от рыданий голосом.
— Люби его, Эзсиру. Чти его. И помни всегда, что преклонный возраст — уже сам по себе розга.
Аспект-император двинулся дальше, но проплыл недалеко, остановившись перед другим военачальником, на этот раз нильнамешцем.
— Аварарту… хетту ках турум па…
Так продолжалось долго, каждый разговор одновременно был краток и существовал за пределами времен, словно вневременная сущность последствий каждого былого деяния проникала назад в прошлое, наполняя события смыслом. И в каждом случае звучали обычные человеческие истины, как будто Анасуримбору достаточно было лишь заглянуть в лицо оступившегося, чтобы направить каждого присутствующего на твердую почву. «Потеря жены оправдывает то, что ты не всегда вел себя как мужчина». «Боязнь оказаться глупцами может из всех нас сделать глупцов». «Жестокосердные используют благочестие для оправдания своему пороку».
Правда. Ничего, кроме правды.
Эта кристальная ясность смущала Сорвила, поражала его, как ничто другое со времени смерти отца и унижения его народа. Правда! Анасуримбор говорил только правду. Но как? Как может такое удаваться демону? Какой демон захочет говорить правду?
Как? Как такие простые вещи…
Как они могут быть чудом?
У Сорвила заколотилось сердце, когда аспект-император в своем загадочном движении достиг высшей точки «подковы» и поплыл в их сторону. Страх давил грудь, когда Сорвил следил за выражением лиц тех, кто веровал. Эти лица, восторженно обращенные вверх, светлели, когда аспект-император беззвучно проплывал мимо, и уходили в тень. Плывущая по воздуху фигура все приближалась с неумолимостью формулы, яркая, как оконце тюремной камеры, пока Сорвилу не начало казаться, что сердце бьется уже где-то снаружи. Наконец аспект-император замедлил движение и со свистящим звуком остановился совсем рядом. Отклонившись назад на невидимой опоре, он взглянул на кого-то в самом верхнем ряду.
— Импалпотас, хабару…
— Импалпотас, — дрожа, перевел Эскелес, — ответь мне, как давно ты мертв?
Все разом ахнули. Некто по имени Импалпотас сидел пятым от Сорвила — от Эскелеса четвертым — и двумя рядами выше. Молодой король Сакарпа попытался что-нибудь разглядеть через яркую ауру, светившуюся теперь совсем рядом. Айнрити был чисто выбрит, как нансурец, но покрой одежды и прическа были не нансурские. Шайгекец, догадался Сорвил. Как Порспариан.
— Импалпотас… — повторил аспект-император.
Мужчина улыбнулся, как сладострастник, которого застукали за домогательством дочери его друга — это выражение лица показалось сейчас Сорвилу настолько неуместным, что у него екнуло в животе, как будто он прыгнул вниз со скалы.
Импалпотас выпрыгнул — нет, сорвался с галереи и выхватил меч, который заблестел в божественном свете. В промежутке его встретил резкий голос, произнесший слово, морозом пробежавшее по коже у всех присутствующих. Пронзительный и обжигающий свет залил шатер до самых швов. Сорвил, заморгав от ослепительного блеска, увидел, что шайгекец висит в воздухе перед Анасуримбором, очерченный письменами из ослепительно светящихся линий. Меч выпал из безвольных пальцев Импалпотаса и теперь стоял между колен конрийца в нижнем ряду, пройдя через ковер и вонзившись в землю на глубину ладони.
Собрание охватило шумное волнение. Подобно огню в пустыне, гнев перепрыгивал с одного лица на другое, ярость была дикой, уже нечеловеческой. Заросшие бородами рты были отворены в безумных криках. На всех галереях потрясали мечами, так что, казалось, это шатаются зубы на исполинских челюстях.
Голос Анасуримбора не перекрыл шум, а срезал его — гомон опал, как пшеничный колос под серпом.
— Ириши хум макар, — произнес аспект-император, продолжая внимательно изучать сидящих перед ним. Он оставался неподвижен. Двигались только его губы и язык.
Потрясенный и заикающийся голос Эскелеса отстал с переводом на несколько секунд:
— В-вы видите перед собой врага.
Убийца-шайгекец облетел аспект-императора кругом и теперь парил позади его увенчанной нимбом головы, похожей на яркий маяк. Отсвет играл на его коже и одежде, руки и ноги раскинулись. Он висел в пространстве живой иллюстрацией к словам Анасуримбора и переворачивался, как подброшенная монетка. Дышал он тяжело, так дышит попавшее в силки животное, но паники в его глазах не было — ничего, кроме пылающей ненависти и насмешки. Сорвил заметил, как штаны у шайгекца топорщатся от восставшего фаллоса, перевел взгляд на окутанное колдовскими символами лицо, но испытал лишь еще большее отвращение…
