Кэтрин Куртц - Скорбь Гвиннеда
А пока он мило улыбался всем вокруг и делал вид, будто напивается в одиночестве. Это было несложно — на него мало кто обращал внимание. Снаружи уже сгустились сумерки, окна замка потемнели, и теперь в зеркалах отражались укрепленные в стенных скобах факелы и дюжины свечей из первосортного воска, расставленные на ломившихся от снеди столах. В их свете серебро и латунь сверкали, как золото, и горели раскрасневшиеся лица пирующих. Если бы не ненависть, которую принц Джаван испытывал к окружающим, он не мог бы не признать, что все вокруг смотрится очень красиво.
Конечно, он ненавидел не всех! Братьев он очень любил; они-то, кстати, от происходящего явно не получали особого удовольствия. Алрой, по крайней мере, точно. Зажатый между двумя невестами, он сидел, одинокий, обреченно-скучающий… и очень, очень уставший — раздраженно теребя жесткий ворот расшитого парадного одеяния. По крайней мере, корону он снял еще раньше, так что она хотя бы не грозила упасть в тарелку всякий раз, как бедняга пытался что-нибудь съесть.
Несчастный Алрой! Он никогда не отличался особым здоровьем; из троих братьев, несмотря на увечную ногу, Джаван был самым крепким. А в последнее время король выглядел особенно хрупким — хотя граф Таммарон, наименее отвратительный из регентов, когда Джаван осмелился спросить его об этом, заверил, что с братом все в порядке.
Но за последние дни у Джавана почти не было возможности поговорить со своим близнецом наедине — а если такое и случалось, он вскоре убеждался, что их очень многое разделяет. И дело не только в королевском сане — хотя если и так, то это отдаляло Алроя ото всех прочих смертных, а не только от родственников. Бесконечные церемонии, строгий этикет и всевозможные правила словно намеренно были придуманы, чтобы изолировать короля от обычных людей и привычного образа жизни; кроме того, Джаван не сомневался, что тому подмешивают в еду какие-то особые снадобья… в общем и в целом, Алрой все больше замыкался в своем одиночестве и все сильнее зависел от регентов.
Что касается одиннадцатилетнего Райса-Майкла, то он нынче вечером медленно, но верно напивался — впрочем, какая разница?! Вино, вообще, за последнее время сделалось его излюбленным прибежищем. Юный принц, сидевший на другом конце стола, оживленно щебетал о чем-то с леди Ниевой Фитц-Артур, супругой графа Таммарона. Сам граф тем временем рассказывал какую-то скабрезную историю архиепископу Хьюберту, разместившемуся одесную от Алроя, рядом с Раном и его женой.
Похоже, история его оказалась невероятно забавной. По ангельски-невинному лицу архиепископа катились слезы, двойной подбородок трясся от хохота.
В довершение всего, у Таммарона его золотая канцлерская цепь из золотых звеньев в форме букв «X» — символ служения династии Халдейнов — перекосилась набок, и когда регент размахивал руками, висевшая на цепи печать то и дело попадала в блюдо с жарким… епископ Келлен никогда в жизни не допустил бы ничего подобного в свою бытность канцлером короля! Джаван кипел от ненависти, глядя на эту парочку, и не мог понять, как жена Таммарона с ним уживается. Она-то всегда была очень ласкова с юными принцами.
Впрочем, ей нельзя доверять, точно также как и всем остальным. Один из ее сыновей от брака с покойным графом Тарлетонским был Полин Рамосский, недавно ставший епископом Стэвенхемским — тот самый, что с таким жаром отстаивал антидеринийские уложения, принятые за последние три недели в Рамосе. А Питера Синклера, нынешнего графа Тарлетонского, все называли восходящей звездой гвиннедского войска. Вместе с Раном он участвовал в осаде монастыря святого Неота — на чем особо рьяно настаивал его братец Полин.
Ничем не лучше был и старший сын графини от Таммарона. Два года назад, когда тот еще добивался Для себя должности регента, Таммарон очень выгодно женил своего старшего отпрыска Фейна Фитц-Артура на одной из кузин жены от первого брака — принцессе Анне Квиннел Кассанской. Теперь молодой Фейн должен унаследовать почти весь Кассан, когда умрет его тесть, поскольку у князя Эмберта нет сыновей. Кассан сделается гвиннедским герцогством, а Фейн — его первым герцогом и, разумеется, будет во всем покорен воле отца. Да, настолько все запутано, что Джавану едва ли стоит любезничать с леди Ниевой.
Не большего доверия был достоин и другой гвиннедский герцог, сидевший слева от Джавана со своей хорошенькой юной женой; сейчас он внимательно слушал, что рассказывает Хьюберту Таммарон. Покойный Сигер, отец Эвана, герцога Клейборнского, был мудрым и благородным человеком, основателем новой династии, юный наследник коей — десятилетний Грэхем Мак-Эван — стал пажом на сегодняшней свадьбе; но сам Эван за последнее время показал себя не с лучшей стороны. Он был из тех, кто всегда плывет по течению и только ищет, где бы урвать кус пожирнее. Наравне с Таммароном, Мердоком и Хьюбертом, он нес ответственность за разграбление обители святого Неота и двух других михайлинских аббатств в канун рождества. Этого Джаван никогда ему не простит, хотя, если судить формально, то Эван самолично не участвовал в этом злодеянии.
Ну, и наконец Мердок Картанский со своей мерзкой женушкой — вот они, сидят рядом с сыном и леди Ниевой. Боже, до чего Джаван ненавидел Мердока! Этот его гнусавый голос, его набожные изречения и лживая душонка!.. Ведь именно Мердоку пришла на ум идея в Сочельник напасть на бывшие обители михайлинцев, и Джаван точно знал, что тот во всем заодно с архиепископом Хьюбертом.
Впрочем, Джаван поспешил напомнить себе, что нельзя слишком долго думать об этом, а не то тщательно сдерживаемый гнев прорвется и все погубит.
Вот уже целый год после смерти отца юный принц старался держаться тише воды, ниже травы, играя роль недалекого простачка, незрелого мальчишки, который ничего не смыслит и не интересуется политикой, — и самое главное, как можно реже попадаться регентам на глаза. Большинство людей почему-то считали, что физическая немощь идет рука об руку со слабоумием и были склонны не обращать на Джавана никакого внимания, и это было ему только на пользу. Хотя, с другой стороны, тут палка о двух концах: если с Алроем что-то случится, и Джавану придется отстаивать свои права на трон, ему нелегко будет заставить регентов признать себя, тем более если к тому времени он еще не достигнет совершеннолетия.
Последнее время, впрочем, регенты почти не замечали принца, особенно с начала года, после бегства Тависа, случившегося в тот самый день, когда Рамосский совет огласил свои последние указы, направленные против Дерини. Джаван по этому поводу закатил нелепую, совершенно ребяческую сцену, которая показалась убедительной всем, даже лорду Ориэлю, Целителю-Дерини, вынужденному служить регентам. С тех самых пор Джаван не упускал случая подчеркнуть, что побег Тависа воспринимает как личное оскорбление и что теперь он с куда большим недоверием относится ко всем Дерини вообще. Играть такую роль Джавану было не по сердцу, но Тавис убедил его, что в нынешних обстоятельствах небольшой обман простителен. И так, конечно, было безопаснее.
