Франческа Хейг - Огненная проповедь
Передо мной лежал единственный путь, и я пошла по нему, как и говорила мне мать. С пустынной дороги я сошла только один раз: спустилась за стайкой каких-то шумных птиц к чахлой рощице, которая выросла у основания скалистого кряжа. Там, у ручья, который пробивался из-под разлома, я быстро напилась и вскарабкалась обратно на безлюдную тропу.
Ко времени, когда вдалеке показалось поселение, на равнину опустились вечерние сумерки и в узких окошках зажглись огни. Домов было куда меньше, чем в моей деревне, но их количество не оставляло никаких сомнений. Невысокие лачуги в окружении недавно убранных полей, перемежающихся бесплодными каменистыми залысинами и здоровыми валунами. Стянув с головы платок, я отмахивалась от надоедливых мух, которых привлекал еще незаживший, сочившийся сукровицей ожог на лбу. «Это то, что я есть», — повторила я в который раз и сжала ключ, висевший на шее. Сейчас, пока я брела по пустынной дороге одинокой маленькой фигуркой, мне безумно хотелось, чтобы здесь со мной оказался Зак, хотя я тут же пожурила себя за глупость. Несмотря ни на что, для меня брат был как шум реки: всегда рядом.
Глава 5
В последующие годы я не раз мысленно благословляла Алису за домик и сундучок с бронзовыми монетами, который откопала под кустом лаванды. После шести лет жизни в поселении у меня оставалось лишь несколько монет, но они позволили мне пусть и с трудом, но все же пережить постные месяцы плохого сезона, заплатить оброк мытарям Синедриона — они всегда приходили за деньгами, независимо от того, уродился урожай или нет — и помочь тем, кому в противном случае пришлось бы голодать.
В селении жил и маленький Оскар из моей родной деревни. Его выслали в младенчестве, и вряд ли он меня помнил, но через него я чувствовала связь с деревней и всеми, кого оставила позади. Хотя многие сельчане по-прежнему называли коттедж домом Алисы, я постепенно стала ощущать его своим.
Другие омеги, хоть сперва и отнеслись настороженно, все же ко мне привыкли. Первоначальную настороженность можно было понять: я пришла к ним, заклейменная лишь в тринадцать лет, и это означало, что я никогда не стану в их обществе полностью своей.
Мое ясновидение лишь усугубляло положение. Несколько раз я замечала, как соседи шептались об отсутствии у меня очевидных уродств. Именно об этом сказала живущая рядом со мной Клэр своей супруге Нессе, когда я предложила помочь им перекрыть крышу:
— Она не такая как мы. Ей легче.
В следующий раз, работая в саду, я услышала, как Несса просила Клэр держаться от меня подальше:
— Не хочу, чтобы она рассиживалась у меня на кухне. У нас достаточно проблем и без соседки, которая может залезть нам в голову.
Я не видела смысла объяснять ей, как работает мой дар: всего лишь отрывистые впечатления, а не подробное повествование. Что я скорее уловлю отблеск города в нескольких километрах восточнее или вспышку взрыва, чем прочитаю мысли Нессы.
Я молча продолжила собирать улиток с бобовых побегов и притворилась, что ничего не услышала. К тому времени я успела понять, что если омег считали опасными, провидцев воспринимали опасными вдвойне.
Я проводила в одиночестве даже больше времени, чем когда-то в родной деревне, где постоянно находилась в компании Зака, пусть даже ворчливого.
С удивлением я обнаружила у Алисы книги. Омегам не разрешалось посещать школу, поэтому большинство из них не умели ни читать, ни писать. Однако когда я откопала сундучок, помимо денег там обнаружились два блокнота с рукописными рецептами и один с текстами песен, некоторые из которых я слышала в деревне в исполнении странствующего барда. Нас с братом не пускали в школу из-за нашего неопределенного статуса, поэтому чтение и другие предметы мы изучали тайно, и это превратилось в своего рода интимное действо. Иной раз мы занимались под руководством матери, другой — вдвоем царапали прутиками очертания букв на глинистом берегу реки или в пыли на заднем дворе. Позже мы видели книги, но лишь пару: букварь с картинками, еще с детства оставшийся у отца, и деревенскую книгу, которая хранилась в поселковой ратуше: в нее советники кропотливо заносили все происшествия и законодательные решения. Даже в нашей относительно благополучной деревне книги считались редкостью: люди читали в основном лишь инструкции на купленных на рынке пакетиках с семенами, просветительские плакаты, объявляющие о повышении подати для омег, или сообщения в деревенской книге о двух кочевых омегах, которых оштрафовали и избили за кражу овец. В поселении же, где мало кто умел читать и еще меньше нашлось бы желающих в этом признаться, книги были непозволительной роскошью.
Я никому не рассказывала о своей находке, но читала и перечитывала блокноты Алисы так часто, что страницы стали отставать от корешка, когда я их перелистывала, словно существовали в вечной осени.
По вечерам, когда заканчивались полевые работы, я приходила домой и проводила часы на кухне Алисы, следуя ее рукописным указаниям: сколько добавить розмарина в тесто для выпечки хлеба или как проще всего очистить чеснок. Когда я впервые по ее методу раздавила зубчик плоской стороной лезвия, и тот выскользнул из шелухи, как конфетка из фантика, я почувствовала себя намного ближе к тетке, чем к любому односельчанину.
Этими же вечерами я частенько думала о Заке и о матери. Сначала она отправляла мне письма по несколько раз в год. Торговцы-альфы, даже не спешиваясь, сбрасывали их из седельных мешков, но, спасибо, хоть доставляли, а не выкидывали по дороге. Через два года после моего изгнания мать написала, что Зак стал помощником советника Синедриона в Уиндхеме. Весь следующий год она описывала успехи моего близнеца. Он набирал силу и влияние. А потом, когда я прожила среди омег уже пять лет, его начальник умер и Зака приняли на его место.
Нам только-только исполнилось восемнадцать, но большинство советников начинали свою деятельность смолоду, потому что рано умирали из-за легендарного соперничества и борьбы фракций в Синедрионе. Глава Синедриона Судья, ровесник моих родителей, которого я помнила всю сознательную жизнь, являлся редким исключением. Остальные были гораздо моложе. Даже до нашего поселка доходили истории взлетов и падений различных советников. Беспощадные нравы Синедриона в Уиндхеме, казалось, делали скорее на честолюбие и жестокость, чем на опыт.
Меня не удивило, что Зак туда удачно вписался — у него наверняка здорово получилось. Я представляла его в кулуарах Синедриона, вспоминая его триумфальную улыбку, когда ему удалось меня разоблачить, и последующие слова: «Никто и никогда больше не бросит в меня камень».
