Ирина Шерстякова - Колыбель для мага
Димир, немедленно наполнившись злостью, нарочно загремел ковшом в ведре с водой и про-ворчал сквозь зубы:
-- Для работы и пришел! Что делать надо, говори скорей!
Янелька кивнула на бельевую корзину в сенях.
-- Отполоскать надо. Донеси корзину до реки, а я уж отполоскаю. Подождешь меня там малое время, и обратно корзину принесешь.
Димир разозлился еще больше, но укорил себя, сделал глубокий вдох и сказал, как ему показалось, очень убедительно:
-- Поздно уже. Пока дойдем, пока будешь полоскать, совсем стемнеет. Обратно в темноте идти по обрыву долго, да и опасно, споткнешься еще. А я на ночной обряд могу опоздать. Сегодня канун рождения луны, надо светильники жечь, небесным повитухам светить. Завтра давай, с утра.
Янелька сразу завизжала:
-- Завтра! Всегда завтра! Да завтра утром ты после ночного бдения спать завалишься и до обеда продрыхнешь! Знаю я тебя! И папашка твой небось в лесу у костра заночует, а оттуда прямиком к Дынке порысит, пивом наливаться! Никто мне не поможет! И белье закиснет, еще плесенью покроется! Ваше же, штаны да рубахи! Вот не стану ничего делать! И кормить не стану! И хоть провалитесь!
Димир поморщился от пронзительного голоса мачехи. Нахлынувшую ярость превозмогало трезвое рассуждение о том, что вот сейчас эта дура оборется, да еще сама схватится за корзину, и, обереги боги нас от этого, повредит ребенку. А виноват во всем будет он. Уж Янелька распишет как надо, нажалуется и отцу, и Сегу. Нечего делать, придется тащиться с ней на реку. Но тогда в храм ни за что не поспеть!
Он подумал, потом нашарил к кармане клочок бересты, уголек и торопливо нацарапал записку старшему помощнику Сега, униженно прося того помочь сегодня старику провести обряд. Хлопнув дверью, вышел на улицу, подозвал и озадачил соседского ребятенка. Вернулся в дом, молча подхватил корзину, рванув за одну ручку так, что крышка отлетела и ручка чуть не оторвалась. Водрузил на плечо и вышел, зацепившись в дверях за косяк, так что из корзины что-то вывалилось. Его переполняла досада. Теперь он будет заниматься стиркой с Янелькой, и это вместо красивой, торжественной церемонии, вместо общения с богами! Он был готов убить мачеху.
Визжащая Янелька на полуслове заткнулась, подхватила упавшие вещи, и припустилась следом. Димир шагал очень быстро и не оглядывался. Как там за ним Янелька поспевает, ее забота.
Янелька, пыхтя и непрерывно вопя, пыталась его догнать. Платок ее сбился набок, волосы растрепались. Она охала и задыхалась.
Тропинка к реке петляла по крутому берегу. Димир на повороте остановился поудобнее пере-хватить корзину и перевести дух. Тут Янелька наконец его догнала и налетела, как недавно окотившаяся кошка на собаку. С искаженным от ярости лицом она завопила:
-- Ты меня нарочно убить хочешь?!
Димир, злость которого от быстрой ходьбы и возни с тяжелой ношей немного улеглась, с удивлением спросил:
-- Ты же сама хотела скорей, чтоб до темноты управиться?!
Он глянул в белые от ярости глаза Янельки и попятился. Она потрясла кулаками перед его лицом и изо всех сил толкнула в грудь. Димир по всему должен был рухнуть с обрыва вниз, но ему удалось схватиться за ветки небольшой ивы и устоять на ногах. Янельке повезло меньше. Изпод ее ног обвалился пласт земли, и она повисла над обрывом, зацепившись одной рукой и юбкой за ту же несчастную иву, корни которой теперь наполовину торчали наружу. Пальцами другой руки она скребла край тропинки и истошно орала на пасынка:
-- Что замер?! Руку давай, руку, дурак! Ты нарочно меня столкнул! Все отцу твоему скажу, скотина, мерзавец! Убить меня хотел!
Димир, оцепенев, стоял и смотрел на злобное лицо мачехи, на ее разинутый рот и выпученные глаза, на пальцы, царапающие землю, словно старающиеся добраться до его горла. Вспомнилось вдруг одиночество в ночном лесу, тычки, оплеухи, горелые корки, торопливо проглоченные в углу, страх. Он словно раздвоился: одна половина осталась здесь, на речном берегу, а вторая перенеслась в знакомую, не страшную теперь сырую пещеру. Тьма задвигались, зашуршала чешуей, зашипела, засверкала сотнями зеленых глаз.
Димир глубоко вздохнул и с отчаянным криком:
-- Прими эту жертву, Чартеж! - изо всех сил ударил ногой под корни еще цепляющейся за землю ивы.
Ужасный вопль сорвавшейся вниз Янельки слился с торжествующим ревом змеиных голов. И в этом реве и крике еле прозвучал слабый детский плач, тут же замолкший. Димир совсем забыл про Янелькиного ребенка. Как он мог?! Он стоял на краю обрыва, оторопело смотрел вниз и думал об этом, пока внизу не зазвучали тревожные восклицания припозднившихся на реке женщин. Тогда мальчик повернулся и побежал. Он бежал, не видя, куда ставит ноги. В его глазах кружилась тьма, заполненная торжествующим шипением.
Когда колотящееся от бега сердце выпрыгнуло из груди и начало судорожно пульсировать во рту, уже стемнело. Не поняв толком, куда привел его безумный бег, Димир забился в какую-то нору, в узкое углубление в земле, окруженное с трех сторон кустами и высокой травой, а с четвертой стороны вроде бы поднимался холм или гора. Скорчился, обхватил себя руками и привычно вгляделся во тьму. Вот что в последние дни у него в избытке. Тьма была и вокруг, и внутри. Огромная змеиная голова придвинулась к самому лицу, зубастая пасть дохнула зловонием, сверкнули зеленые глаза. Все, как обычно. Только сегодня голова улыбалась. Надо же, она и улыбаться умеет! Но что это была за улыбка...
Димир собрал все свое мужество и, с трудом совладав с трясущимися губами, спокойно спро-сил:
-- Ну, теперь доволен? Помнишь, ты обещал мне Дар?!
Жуткая пасть затряслась в шипящем хохоте.
-- Раз-с-с-с-зве я ч-ч-что-то обещ-щ-щ-щал? Я говорил, ч-ч-что у меня ес-с-с-сть вс-с-с-се, ч-ч-ч-что тебе нуж-ш-ш-ш-но! Но я ни-ч-ч-чего не обе-щ-щ-щал!
Димир похолодел, сжал от ярости кулаки. Попытался ударить по чешуйчатой харе, но кулак прошел насквозь, не причинив чудовищу никакого беспокойства. Крикнул угрожающе, хотя голос прерывался рыданиями, а губы неудержимо прыгали:
-- Ты... Ты поплатишься! Я... Я тебе отомщу!
-- Да бро-с-с-сь! Ч-ч-что ты мне с-с-сделае-ш-ш-ш-ь?! Не надо с-с-со мной с-с-сориться! Вырази мне поч-ч-ч-тение. Я ведь могу и разгневать-с-с-ся!
-- Убирайся! - нахлынуло равнодушие. Димир уткнул голову в колени и замер.
Ухо обожгло горячее смрадное дыгание.
-- Не пла-ч-ч-ч-ь. Ж-ш-ш-ш-ертва бож-ш-ш-ш-еству - благое дело. Не бой-с-с-с-я. Я тебя не покину.
Димир оттолкнул лезущую в лицо морду.
-- Уходи. Я отрекаюсь...
Зашипело в другом ухе.
-- Не торопи-с-с-с-ь отрекать-с-с-с-я! У тебя е-с-с-с-ть Дар! Он был у тебя в-с-с-с-егда! Ина-ч-ч-ч-е вы с-с-с ма-ч-ч-ч-ехой не на-ш-ш-ш-ли бы дом вол-ш-ш-ш-ебника. Неуж-ш-ш-ш-ели ты думал, ч-ч-ч-то любая деревенс-кая ду-ра мож-ш-ш-ш-ет вот так, запро-с-с-с-то, без пригла-ш-ш-ш-ения, завалиться в го-с-с-с-ти к Рахту?!
