Фрэнсис Хардинг - Недобрый час
Сперва над шикарным пейзажем клентовского лица взошла луна подозрения, потом его осветил рассвет удивления, полдень изумления и, наконец, закатное солнце надежды.
— Ты продала гуся? — шепотом спросил он.
— Нет, конечно! — Мошка содрогнулась от негодования. — Как можно!
— Ах. Нет. Ясное дело, нет. — Клент устало вздохнул.
— Нет. Я продала вас.
— ЧТО? — К Эпонимию немедленно вернулись силы и сообразительность. — Тебе что, подушечник набил башку перьями? Вытаскивать меня из тюрьмы, чтобы сразу продать в рабство?
— Никакого рабства, — поспешила успокоить его Мошка. — Речь о науке. Есть один доктор, большой любитель вскрывать людям черепа, чтобы глянуть на мозги. Он хотел купить несколько трупов у копателя могил, но того поймали. Так что доктор остался при деньгах, зато без объектов для исследования. Он сильно обрадовался, когда я сообщила, что мой дядя при смерти, потому что у него за ухом появилась опухоль размером с табакерку. Доктору удастся вскрыть череп живого человека лишь при условии, что тот лишился разума и родственники дали разрешение. Когда я сказала, что мой дядя видит призраков в тарелке супа и говорит исключительно стихами, доктор на радостях выдал нужную сумму.
— Если поэзия — это болезнь, — шепнул Клент, — не лечите меня, дайте мне умереть от нее, пока твой цирюльник точит свои ножи. Он ждет у выхода?
— Нет, все в порядке. Сейчас он уничтожает баранью ляжку невиданных размеров. Завтракать ему самое меньшее час. Дал мне расписку, мол, подателю сего выплатить нужную сумму. Сказал, сперва увидит вас, потом выложит денежки. Ну так я расплатилась с судом прямо его распиской.
Клент рухнул на жесткий матрас.
— Пришел мой последний час, — вяло буркнул он. — Жизнь моя в самом расцвете вероломно продана за гроши дерзкой девчонкой. Поведай мне, дитя, чем ты хочешь занять мое время, пока баранья ляжка исчезает во чреве убийцы? Отдашь меня вербовщикам, отправишь рыть землю?
— Если честно, мистер Клент, — тихо предложила Мошка, — я рассчитывала потратить этот час на стремительное бегство.
Прежде чем отряхнуть прах Грабели с ног, Мошке с Клентом предстояло сделать последнее дело.
Часовня стояла в четверти мили от города. Как большинство местных домов, она щеголяла грубыми высокими стенами из сланца. На нижних камнях проходящие овцы оставили пучки шерсти. Оконца размером с кулак были закрыты стеклышками не больше бутылочного донышка. Только наверху зиял осколками проем в форме сердца.
— Наверняка он влетел в то окно, — шепнула Мошка Кленту.
У часовни стоял охранник, тот самый красноносый победитель нечисти.
— Вход запрещен. — Паренек расправил плечи и перехватил палку, словно алебарду. — Опасные призраки.
— Но, друг мой, — Клент дружелюбно подхватил его под локоть, — вы упускаете, что сила невинности легко превозмогает нечисть, Почтенные наградили этим даром всякое неразумное дитя, чтобы эльф или корозад не могли…
Стражник отвлекся на миг, и Мошка рванула мимо него, не обращая внимания на возмущенный крик. Она рассчитывала, что тому не хватит мужества вторично встретиться с призраком.
В часовне стоял странный запах. «Сырость и крысы», — решила Мошка. Она старательно гнала прочь мысли о «миазмах» доктора Глоттиса и безжизненных телах на грязных камнях. Чего бояться, мертвецов давно унесли и закопали.
Среди лавочек призрака не было, только обломки дерева и осколки фарфора. Не было его и за статуей Добрячки Тащитварь, что не дает бараньим головам запутываться в кустах. Правда, Добрячка недавно лишилась ноги. За дверью призрака тоже не было, только разбросанные крючки да ножницы.
— Эй! — громко шепнула Мошка. — Все хорошо! Это я!
Что-то захлопало, как тряпка на ветру, а следом — протяжный скрип, будто тащат тело. Из люка, предположительно ведущего в склеп, появилась белая фигура. Бульканье и гогот эхом отражались от стен. Бесформенное нечто приближалось к девочке.
Мошка опустилась на колени и сняла с фигуры белое батистовое покрывало. На свет появилась длинная змеиная шея, насупленный лоб и клюв тыквенного цвета. Радость встречи согрела Мошку сильнее дюжины ужинов. Девочка подхватила «призрака» на руки.
Охранник на улице встретил ее без восторга.
— Что… это… — Не веря глазам, он ткнул пальцем в Сарацина. — Это ж не призрак, это гвоздодерный гусь в Длиннопер его душу! Ты представляешь, какой ущерб…
— Успокойся. — Голос Клента зазвучал низко и раскатисто, будто тот изрекал пророчество. — Пройдут мгновения, мы исчезнем, а с нами — и Грабельский призрак. Перед вами, сэр, откроются два пути. Я вижу, как на одном вас угощают в каждой таверне, ибо вы сразили титана ужаса десяти футов ростом, с зубами, как у тигра. На другом вы навсегда остаетесь дурнем, пострадавшим от домашней птицы.
Они оставили за спиной победителя титана ужаса, осознавшего все прелести свободы выбора.
Через пять минут ледяной воздух свободы вселил в Клента такую бодрость духа, что встречный бочар, пораженный его добродушным весельем, пришел в восторг, когда Эпонимий согласился сесть в его телегу.
Они ехали на восток, где распластались города Чандеринд и Оттакот, неодолимая река Длиннопер… и, как осознала Мошка, Побор. Тот самый Побор, где живет девушка, не подозревающая, что некий Скеллоу уже строит на нее планы и готов ради них убивать.
ДОБРЯК БАЛАБОЛ, ПОВЕЛИТЕЛЬ ДВЕРЕЙ И ПРИВЕТСТВИЙ
Телега потихоньку ползла вперед, разговор затих, умами обоих пассажиров овладел один вопрос. Мошка с Клентом в очередной раз вспоминали, что у каждого путешествия кроме «откуда» должно быть и «куда».
Клент шумно сморкнулся и достал знакомый черный блокнот. Мошка подсмотрела через плечо, как он пишет: «Грабели — долговая тюрьма, продан на опыты, гусь в часовне». Она уже вынимала блокнот у Клента из кармана, пока тот спал, и знала, что он отмечает места, где побывал и куда не стоит возвращаться. У каждого названия были комментарии вроде «званый вечер у леди Скопидомницы», или «три дня был герцогом», или «на рыбном рынке исполнял аферу „трубадур“ — собаки!».
Клент хмуро полистал записи и прочистил горло.
— Куда едем? — спросил он у возницы.
— Так-то хочу сделать остановку в Унылом Воробье, напоить лошадок. Это милях в десяти.
— Унылый Воробей… — Клент зарылся в блокнот. Потом вздохнул, склонился к Мошке и начал шептать уголком губ: — Нельзя направлять стопы в Унылого Воробья — гнусное местечко, где забывчивость считают преступлением, достойным виселицы.
— Чего?
