Элеонора Раткевич - Деревянный Меч
Больница была гнойной язвой на теле города. Наместник Акейро хотел было уничтожить ее и выстроить новую, но однажды ночью почти достроенное здание подожгли. Возобновить стройку не удалось. По городу забегали подозрительные личности с общим вопросом на устах: “Во что обойдется городу эта затея наместника и на какую сумму его светлость поднимет налоги?” В городе запахло не то чтобы бунтом, но серьезными волнениями. Во избежание беспорядков постройку новой больницы пришлось на неопределенное время отложить. Подстрекателей искали усердно, но не нашли.
Между тем слова смутьянов были ложью вдвойне. Во-первых, Акейро не собирался повышать налоги. Его финансовый гений изыскивал иные средства. Повышая скорость деньгооборота, находя различные способы оживить торговлю, поощряя развитие ремесел и тонко регулируя въездные и таможенные пошлины, Акейро ухитрялся найти значительные суммы для пополнения городской казны там, где их раньше не было. А если денег на благоустройство города все же недоставало, Акейро без колебаний щедро тратил собственные.
Во-вторых же, именно старая больница и влетала городу в копеечку. Огромные средства из городской казны, плата за лечение более состоятельных больных, бесчисленные пожертвования доброхотных дарителей – все валилось в какую-то алчущую прорву, исчезая в никуда. Сначала князь Юкайгин пытался разобраться в неслыханно запутанных больничных отчетах. Потом за дело взялся Акейро, и взялся всерьез. Наместник бледнел от гнева при одном упоминании ненавистной больницы и говорил, что затраченных денег хватило бы, чтоб три такие больницы из золота отлить. Однако деньги шли больнице не впрок. Целебных трав, тюфяков, кружек и прочего, зачастую самого необходимого, в больнице недоставало постоянно. А самое главное – она попросту тонула в липкой жирной грязи.
Едва получив казенную больничную робу, Кенет взял ее двумя пальцами и побежал искать чан, воду и мыло. Прежде чем надеть робу, Кенет два дня стирал ее и лишь тогда неохотно признал одежду более или менее чистой. Все это время он разгуливал в одних штанах, припрятав дорожную куртку.в захламленной подсобке, где громоздились дырявые ведра, швабры с отломанными ручками, ветхие тряпки и старые робы. Кроме Кенета и крыс, туда никто не наведывался, и Кенет мог биться об заклад, что его куртку не найдет никто, даже если очень захочет.
Кенет был приставлен помогать трем больничным служителям, всегда раздраженным и усталым и всегда вполпьяна. На месте их, как правило, никогда не было, и Кенету обычно приходилось работать за четверых: подавать больным еду, менять повязки, подносить целебное питье, в случае срочной необходимости бежать на поиски врача и прочее тому подобное, а если кто помрет – выносить тело в покойницкую. Обозрев вверенную его попечению территорию. Кенет вздохнул и направился в подсобку.
Каждую свободную минуту он хватался за тряпку и мыл, мыл, мыл, драил, оттирал, отскабливал, вываривал, обдавал кипятком со щелоком, кипятил и снова драил, скреб, начищал все, что попадалось под руку. Постепенно в его владениях стало меньше пахнуть мочой и кровью и больше – водой и травами. Тюфяки и простыни менялись на кроватях реже, чем больные, и их частенько приходилось отдирать от тела с кровью и гноем, а то и с намертво присохшей кожей. Раздобыть сменные простыни Кенету не удалось, но он каждый день вытаскивал простыню из-под кого-нибудь и стирал ее, не дожидаясь, пока кровь засохнет и ткань задубеет.
– Перебесится, – говорили о нем мутноглазые служители. – Устанет – и пройдет у него эта блажь.
Но блажь не проходила, хотя уставал Кенет смертельно. Не могла пройти. Спать стоя Кенет не умел, а сесть или лечь в подобной грязи был не в силах. Приходилось сначала все отмывать, а затем уже вкушать заслуженный отдых. Отдыха не хватало. Кенету и раньше доводилось недоедать и недосыпать, но ел он свежую пищу и спал на свежем воздухе. Три часа сна в сутки, гнилой больничный воздух, сомнительная еда… У Кенета опухли глаза, кружилась голова, руки временами теряли чувствительность. У него еще оставались силы разносить подносы с едой, мыть, стирать, чистить, подавать питье, но думать сил уже не было – только мыть, чистить, разносить… Он уже не мог думать. И хорошо, что не мог. Иначе непременно подумал бы: не слишком ли многого требует устав от будущего мага? Да что там мага, последний каторжник – и тот живет лучше.
Конечно, можно так и не надрываться. Но деревенская чистоплотность и врожденная добросовестность не позволяли Кенету сомкнуть слипающиеся веки, пока все не будет сделано.
Однажды в его владения забрел кто-то из лекарей. Случай редкий: врачи осматривали больных при поступлении в больницу, назначали им лечение, отправляли на свободную койку, если она была, и на пол – если нет, и больше обычно не показывались, хотя каждый день с раннего утра больные начинали ждать чего-то таинственного, именуемого словом “обход”. Как бы то ни было, лекарь все же совершил пресловутый обход и наткнулся на Кенета со шваброй. Врач не сказал ничего – ни хорошего, ни плохого, – но работы у Кенета с этого дня прибавилось. Его то и дело отзывали куда-нибудь: сортировать простыни, пересчитывать пакеты с сушеными травами, помогать растапливать кухонную печь. После посещения кухни Кенет едва не простудился: несмотря на вязкую духоту, по больнице вечно шастал неуловимый сквознячок, и Кенет из жаркой кухни вывалился прямо в его холодные объятия.
А вечером, когда Кенет надеялся лечь пораньше и вместо трех часов поспать четыре, к нему подошел один из служителей; Кенет так и не понял – который. Он уже не первый день работал бок о бок с этими людьми, но различал их с трудом. Все они были мутноглазые, с тусклыми усами и серой кожей, решительно все: и спившиеся бродяги, и бывшие уголовники, и немногие подвижники, старавшиеся хоть как-то облегчить людские страдания. Больница быстро накладывала свой отпечаток на лицо и тело. Кенет не знал, что и его кожа начинает приобретать иссиня-серую бледность. Его деревенскому загару предстояло поблекнуть в самом скором времени.
– Так что мертвяков носить, – сообщил служитель, пожевывая ус, – а этот поганец культю сломал.
В переводе на человеческий язык это означало, что напарник служителя сломал ногу, а сам он не в силах перенести трупы в покойницкую. Кенет вздохнул и направился следом за служителем.
Мертвых было трое. Иссохший старик, опухшая от водянки женщина и загорелый мужчина с глубокими ножевыми ранами. За него взялись в последнюю очередь. Приподымая тело, Кенет с изумлением скорее почувствовал, чем услышал даже не дыхание, но какое-то слабое шевеление воздуха.
