Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа
Он заставил коня попятиться, но, прежде чем повернуть и раствориться в багровой ночи, крикнул победно:
— Это ты ко мне придешь!.. Приползешь!.. Ибо лучше синица в руке, чем журавль в небе…
С его исчезновением разом пропал и багровый отблеск. Отец Августин дрожал, он от слабости склонился, к луке седла. Несколько воинов подхватили его, помогли слезть. Я с молотом в одной руке и мечом Арианта в другой ногами послал Черного Вихря по раздробленным воротам за пределы крепости.
Далеко на той стороне долины сотни и тысячи костров. Оттуда накатывается неумолчный гул голосов, конского ржания, могучие запахи сыра, мяса, конского пота, сыромятной кожи, нечистот. Дым от костров поднимается в полном безветрии прямыми тонкими струйками, но выше расплывается, сливается в единое сизое облако, что тонким блином висит в неподвижном воздухе.
За мной вышло с десяток воинов. На меня посматривали как на лидера. Я перехватывал быстрые уважительные взгляды в сторону моего молота. Я осмотрелся, повесил молот на пояс, а потом бросил меч в ножны.
— Ворота не мешало бы поставить на место, — сказал я с высоты седла. — Теперь, похоже, их никакая сила не выбьет.
Один из воинов сказал несмело:
— Их уже трижды ломали… Поставим. А это правда, что у вас и меч… непростой? И конь… что у вас за конь?
— Почему непростой? — ответил я небрежно. — Стандарт. Все в комплекте: доспехи, браслеты, шлем, меч. Был такой парень — Ариант, слыхали?.. А конь… ну, конь — это другая история.
Они раскрыли рты, я улыбнулся и повернул коня обратно. Мелочь, а приятно: ночью здесь холоднее, чем у нас на Колыме, а мне как-то без разницы. Доспехи разогрелись, как и браслеты, я чувствую себя обложенным горячими грелками, хожу с голыми руками, но это терпимо. Интересно, что доспехи ухитряются разогреться только с внутренней стороны, там вообще Ташкент, а снаружи палец примерзнет, если коснешься влажным.
Все еще улыбаясь, я пересек небольшой дворик. Черный Вихрь на ходу подхватил с земли булыжник, я услышал негромкий, но мощный треск.
— Вот и хорошо, — сказал я с облегчением. — Ты тут пока замори червячка… а я схожу на разведку.
Он и ухом не повел; дробил и жевал камень, а я нырнул в маленькую каменную тесную пристройку. Оттуда, как догадываюсь, можно выйти в людскую, где всякая там челядь, а у нее узнаю, дабы не тревожить сиятельного герцога, где мне прикорнуть остаток ночи, все-таки ноги подкашиваются…
Холодно блеснул в полумраке кинжал. Женщина стояла под стеной, за ее спиной темные глыбы выглядели хмуро и угрюмо. В коричневом платье, даже в сарафане, что открывал ей плечи и приоткрывал грудь, пышные коричневые волосы в беспорядке падали на спину. В полумраке мне показалось, что они достигают ей поясницы. Одна бретелька сползла с плеча, весьма эротично, но я смотрел на кинжал в руках женщины.
Она держала его обеими руками, лезвием вниз, и я ощутил по ее напряженному лицу, что она готовится вонзить кинжал в себя. Конечно, сердце чуть выше, но не у каждой хватит духу хладнокровно вонзить острие такого вот узкого кинжала себе в глаз, хотя это гарантирует мгновенную смерть, не каждая полоснет по горлу, там артерия, уже никакой врач не спасет… Но даже такая рана в живот окажется смертельной, там, если мне не изменяет память, печень…
— Успокойся, — сказал я. — Приступ отбит. Теперь у Кернеля защиты побольше…
Она не опустила кинжал, глаза ее придирчиво оглядели меня с головы до ног.
— Да? — спросила она саркастически. — А кто ты?
— Друг, — ответил я.
— Друг? — переспросила она с сомнением. — Я тебя не знаю.
Я постарался улыбнуться.
— Ты всех мужчин знаешь?
— Не всех, но… такие, как ты, заметные…
Она убрала кинжал, на меня смотрела все еще недоверчиво, но в темных, как омуты, глазах промелькнуло участие. Я невесело усмехнулся.
— И что тебя вдруг убедило?
Она сказала тихо:
— Страдание в твоих глазах. Те, которые стараются взять нашу крепость штурмом, смотрят иначе. Со злостью, с яростью, гневом, раздражением, высокомерно… но никогда у них нет в глазах ни боли, ни жалости. Что за боль у тебя?
— Боль, — повторил я, — просто боль во мне.
Я пощупал левую сторону груди, там в самом деле тяжелая тянущая боль, словно что-то отрывается от сердца.
— Но кто ты? — спросила она. — Ты… странный. Ты… рыцарь? Но почему такие странные доспехи? И молот на поясе…
— Я тот, — ответил я, — кто на рассвете покинет Кернель.
В зареве заката зубчатые стены крепости, массивные башни, даже центральный замок почти неотличимы от таких же скал из красного гранита, расщепленных гор, изрезанных трещинами, в наплывах, словно исполинские каменные деревья, в выступах и карнизах, слишком искусно расположенных, чтобы признать их естественными… в то же время я понимал, что нет таких сил, чтобы обтесывать целые горы.
Потом небо стало багровым, но странным, не привычно закатным, с темными медленно ползущими облаками по красному полотну. Небо обрело вид озера, заполненного кровью, куда бросили гигантский камень. Я отчетливо видел гигантские кольца, что медленно расходились в разные стороны. И если обычные озерные волны гладкие, как сытые змеи, то здесь кольца лохматые, с драными краями, все-таки из темных туч, но все же кольца, и у меня от необъяснимости сжалось сердце, стало холодно.
Крепостная стена отсюда кажется гигантской пилой зубьями кверху. Башни все до единой остроконечные, без привычных плоских вершин, откуда хорошо осматривать окрестности, где удобно расположить лучников… Хотя нет, вот там вверху ободок, а если правильно оценить масштаб, то понятно, оттуда как раз можно и наблюдать, и безнаказанно сыпать стрелами.
Но зачем такие острые шпили… Как будто это громоотводы. Или, напротив, накопители энергии грозовых туч. Правда, острые шпили могут быть и затем, чтобы драконы не смогли сесть. А пролетающим низко в ночи разом распорют брюхо. Если только у драконов нет радаров, как у летучих мышей. Какой-то же пытался нас достать над болотом в ночи, а на такой скорости летать в темноте над лесом самоубийственно…
Из-за двери раздался ужасный крик. Я остановился, кровь застыла в жилах. Крик в самом деле нечеловеческий… нет, хуже, чем нечеловеческий, хуже, чем звериный. Кричал человек, но человек-зверь… и даже хуже, чем человек-зверь, я узнал по голосу женщину.
Кровь ударила в голову. Я схватил молот, он вырвался из моей ладони, как пушечное ядро. Дверь разлетелась вдребезги. Я ворвался в пролом, на ходу выдергивая меч.
Это было тесное каменное помещение, на полу расстелена солома, в углу целый сноп, прикрытый старым цветным одеялом. Прямо передо мной обнаженная женщина бесновалась, прикованная к стене по рукам и ногам. Распятая, но не жестко, она могла сводить руки к груди, однако ногам свободы меньше, разве что передвинуть на длину ступни. Сейчас она рвалась, кричала, визжала, лицо перекошено бешенством.
