Полина Дашкова - Небо над бездной
Договорились, что по возвращении Федор потребует, чтобы ему предоставили возможность в любой момент связаться с Эрни по телеграфу для консультаций. Вместе они разработали систему условных фраз, маленький шифр, на тот случай, если понадобится передать что-то Данилову.
— Ленин спросит, почему вы отказываетесь приехать, — сказал Федор.
Он задавал этот вопрос Эрни уже несколько раз, прямо или косвенно, однако ответа пока не получил. Теперь решился повторить попытку и неожиданно услышал:
— В трагедии России есть определенная доля моей вины. Не хочу видеть результат. Тяжело. Стыдно. Что я мог сделать? Ничего. Вот сейчас тут, в Германии, назревает еще одна трагедия. Даже если я возьму рупор, залезу на Бранденбургские ворота и стану орать во всю глотку: «Адольф Гитлер — исчадье ада», он потопит в крови и позоре нашу родину, превратит нас в тупых убийц! Кто меня услышит? Это особенная, тонкая, изощренная пытка, когда знаешь и ничего не можешь изменить. Ульянову передадите мои извинения. Я занят по горло, скверно себя чувствую. Профессор Свешников замечательный врач, так что в моем приезде нет необходимости.
Письмо Михаилу Владимировичу Эрни так и не написал.
— Вы все поняли. Просто расскажите ему своими словами. Советовать ничего не хочу, он сам должен принять решение. Если его дети и внук окажутся здесь, я сделаю для них все, что в моих силах.
Официант принес кофе. Федор мысленно перебирал вопросы, которые не успел задать Эрни. Их накопилось множество, а времени почти не осталось. Следовало выбрать самое важное. Он уже открыл рот, чтобы напомнить о разговоре в поезде, о вещественных доказательствах. Но тут доктор достал из кармана пожелтевший листок, сложенный вчетверо, и протянул Федору.
Листок был мелко исписан по русски, острым косым почерком, лиловыми чернилами.
«Учитель!
Я выполнил все, в точности как вы приказали. Деньги и лесть. Вы правы. И то и другое действует безотказно, причем именно в такой очередности. Пока не было денег, Ленио оставался глух к моим посланиям, хотя я очень старался. При всякой возможности отправлял ему признания в любви и верности до гроба. Называл гением и горным орлом, устно и письменно восторгался им, шумно отстаивал его позицию по всем вопросам, яростно топтал его оппонентов. Однажды в разговоре с кем-то он вскользь упомянул меня, назвав „пламенным колхидцем“, но имени моего так и не вспомнил. „Пламенный колхидец“. Вот все, что я получил в награду за свои титанические усилия.
Взор его впервые устремился на меня, лишь когда я предложил приличную сумму. Я разъяснил способ, каким намерен эту сумму добыть, но предупредил, что будут большие человеческие жертвы. Невинные жертвы. Случайные прохожие, дети, женщины. Он легко, с улыбочкой, пропустил это замечание мимо ушей. Я еще раз убедился в абсолютной эффективности ваших методик.
Деньги были добыты, „пламенный колхидец“ материализовался для него в Кобу, который добыл денег. Фамилию, имя наш гений пока запомнить не удосужился, но Коба теперь существует. Ленио снизошел, соблаговолил обратить на меня свое державное внимание. Мои восторги перестали быть гласом вопиющего в пустыне. Я продолжаю изливать елей, льщу без устали. Со стороны это выглядит смешно, меня величают его левой ногой, его грузинским двойником. Но он воспринимает все всерьез. Ему нравится. Он верит.
Учитель! Обстоятельства вынуждают меня обратиться к Вам с личной просьбой. Моя жена серьезно захворала. Лечение требует денег. Не могу ли я воспользоваться скромной суммой?»
Федор трижды перечитал текст. Не обнаружил ни подписи, ни даты. Заметил, что в последнем маленьком абзаце почерк изменился, как будто рука писавшего немного дрожала.
Он отложил мятый листок дешевой почтовой бумаги и взглянул на доктора Крафта.
— Кто такой Учитель?
— Господин Хот, — спокойно ответил доктор, — письмо адресовано ему.
— Как оно к вам попало?
— Хот иногда просил меня оценить неврологический статус своих подопечных по почерку.
— Вы разве читаете по русски?
— Не читаю, — доктор улыбнулся, — это не обязательно. Я бы вряд ли взялся анализировать по рукописным иероглифам душевное состояние китайца или японца. Но кириллица мне знакома. Хот показывал мне пару десятков таких писем. Я все вернул, а вот это случайно сохранилось.
— Вам кто-нибудь его перевел?
— Нет. Но в четырнадцатом году, когда я обнаружил его в своих бумагах, не поленился, взял русско-немецкий словарь, долго корпел, и теперь содержание мне известно. Письмо написано в первых числах ноября 1907 года. Речь идет о знаменитом ограблении в Тифлисе. Июнь 1907 года. Это было дерзкое, жестокое нападение на фургон, перевозивший огромную сумму денег в отделение государственного казначейства. В центре города, среди бела дня. Погибло много случайных прохожих. Вы обратили внимание на последний абзац?
— Да, конечно. Неужели Кобе требовалось специальное разрешение, чтобы взять немного денег на лечение жены?
— Разумеется, он мог взять без спросу. Однако решил, Учителю понравится, если он попросит у него разрешения. Получил отказ. Жена его умерла. Это закалило Кобу еще больше и понравилось Учителю.
— Коба тоже проходил инициацию? — шепотом спросил Федор.
— Нет. Ему не нужно. Он таким родился, — быстро произнес доктор.
Официант принес счет, забрал пустые кофейные чашки и вместе с салфетками чуть не прихватил измятый пожелтевший листок. Федор быстро прихлопнул листок ладонью, сердце дико стукнуло. Доктор хмыкнул, покачал головой.
— Федя, спрячьте письмо, хорошенько спрячьте. Вручите Ульянову лично в руки. Я отправил ему много разных снадобий. Эта пилюля самая сильная и надежная. Подействует, я уверен.
Вуду-Шамбальск, 2007Публика отбила ладони в бесконечных бурных аплодисментах, а Йорубе все казалось мало. Он никак не замолкал, шутил, заливисто смеялся собственным шуткам, затем на эстраду принялись вылезать разные знаменитости, в основном политики и актеры. Они признавались Йорубе в любви. Рассказывали, какой он щедрый, мудрый, красивый, остроумный, жизнерадостный, гениальный, добрый, справедливый.
Когда все возможные эпитеты были исчерпаны, под барабанную дробь из боковых дверей вышли строем официанты. Каждый нес на подносе по несколько блюд, накрытых серебряными круглыми крышками.
Блюда ставились на столы, торжественно открывались крышки, шел пар.
— Вот мясо антилопы. Это страусятина. А тут самое главное. Кусочки филе жирафа, соус из кокосового молока, — тихо, деловито объясняли официанты.
Йоруба спрыгнул с эстрады, вернулся за стол. Соня увидела, как Светик держит вилку с куском у рта и внимательно слушает Хота.
