Галина Гончарова - Сестра (СИ)
При удаче он бы высоко взлетел, теперь же падает, а это больно, да и каждый рвануть зубами старается… и кому он той неудачей обязан, даже глупцу ясно.
— И то верно, — соглашался мужчина с Ванечкой, а взгляд перевел уже на Алексея. — Так чего тебе от меня надо… царевич?
Алексей мысленно перевел дух. Победа. Хоть и маленькая, но победа! Когда человек вступает в диалог — он уже открывается для воздействия. А если он соглашается признать твои права… можно считать, что он почти твой. Ты сумеешь его использовать при должной ловкости.
— Чтобы ты на меня поработал, а не на Матвеева. Только по доброй воле, сам понимаешь. Иначе все напрасно будет.
— И что ж я сделать должен?
— Убить меня.
— Что!?
Вот теперь тать ошалел. По — настоящему.
— Убить. Выстрелишь в меня, я упаду, казаки тебя искать начнут, по городу слухи пойдут, что близок я к могиле, Матвееву донесут, царь будет в горе, а ты с боярина деньги получишь…
— А ты…
— А я на это поглядеть приду.
— С казаками да с царем?
Алексей ответил совершенно волчьей ухмылкой. Синие глаза скрестились с желтыми.
— У меня жизнь одна, у него возможностей много. Рано или поздно меня достанут, проще не бегать, а сразу… И то сказать — я мужчина. А ежели он за моих близких возьмется?
— Умен ты, царевич… а кто мне мешает с тебя деньгу срубить да и податься куда подальше?
— А зачем? С боярина ты вдвое против обещанного получишь, да и я… земли кусок хочешь? Свой дом, дети…
И вдруг такая тоска промелькнула в хищных глазах, что понял Алексей.
Было все это у мужчины, было! Просто лишился он и крова, и близких — и сейчас он тронул то, что лучше не ворошить. И потому …
— А не то на службе у меня останешься. Степан, найдешь молодцу применение?
Разин оскалился.
— Чего ж не найти? Дело‑то хорошее…
— А сейчас отпусти его.
— Что!?
Вот теперь изумились все, и Разин, и человек, имени которого Алексей так и не спросил.
— То.
Царевич снял с руки простое малахитовое колечко. Не было такого ранее, не резали кольца целиком из камня, неудобные они, хрупкие, а вот Софья подсказала. Простенькое, обруч зеленый, только на внутренней стороне три буквы. Две 'Аз', да одна 'Рцы' — невелик труд вырезать. Просто мало кому надобно.
— Покажешь казакам, тебя ко мне проводят. Ежели вернуться пожелаешь.
— Отпускаешь, значит?
— Так волку воля в радость…
Мужчина только оскалился. Степан вышел проводить его, Фрол последовал за братом — и никто не видел, как из‑за ширмы вылетела маленькая фигурка, повисла на шее у братика, обняла.
— Алешка!!! Умница ты мой!!! Родненький, братик, какой же ты молодец!!!
А потом то же досталось и Ване Морозову. Мальчишки тоже не удержались — и подхватив Софью кружились по комнате, вопили, смеялись…
Они справились?!
Кажется, да…
А далеко, в Китай — городе человек с волчьими глазами смотрел на пламя свечи…
* * *Действительно, угадал Алексей.
Это сейчас его Волчарой кликали, а когда‑то Матвеем звали, жена Матюшей звала…
Все у него когда‑то было. И отец — купец не из последних, и матушка, и жена, и дочки — двое, солнышки светленькие… все в один день поменялось. Когда поехали они к жениным родным, а на них на дороге тати лесные напали. Всех вырезали, детей не пожалев, его мертвым посчитали, на дороге бросили. Как и выжил‑то…
Случайно, как и все. Старик его выходил, отшельник. Пошел за хворостом, а нашел умирающего. Но не выдал. К себе в хижину принес, обогрел, накормил, вылечил…
Никто и не знал, что жив он остался. В Новгород родной вернулся два месяца спустя — глазам не поверил. Дом его продан, сам он мертвым числится, а продавал кто?
Да батюшкин же компаньон, с которым не разлей вода были. Даже когда Матвей от его дочери отказался, на Лукерье женился, все равно дружили. И поди ж ты…
А дальше и еще интереснее было.
Матвей по городу недолго шатался, увидел он одного из тех, кто их в лесу грабил да резал, только кричать 'слово и дело' не стал. Сам мерзавца выследил, сам разобрался.
И под приставленным к горлу ножом поведал ему подлец, что не просто так ждали людей на дороге, ой, не просто.
Обиделся тогда Кузьма Валерьяныч на Мотиного отца, за то обиделся, что дочка его в девках засиделась, вот и нанял лихих людей, чтобы их встретили. Да особо обговорил, чтобы в живых никого не осталось.
Матвей, как услышал это, едва ума не лишился.
Пил тогда по — черному, чуть не месяц, потом деньги кончились, а боль осталась. И задумал он месть.
Нож словно сам в руку лег.
А подворье купца Кузьмы дымом пошло. Огнем в единую ночь взялось, так заполыхало со всех восьми концов, что и не потушили, угольки на снегу остались. И хозяин помочь ничем не смог, потому как лежал он со своей женой в обнимку — оба с перерезанным горлом. Матвей его и будить не стал — ни к чему. Просто ударил.
Как бил бы дикий зверь, потерявший семью…
И — ушел.
А с тех пор — что?
Шел по свету. Молиться? В монастырь?
Не мог он пойти туда. На него иконы смотрели, а его всего переворачивало. Что ж вы, такие святые, моих родных не защитили? Или меня бы к ним забрали?!
Нет?!
Так на что вы вообще нужны?!
Опять торговать? Или в войско?
Нет, сил у него на это не было. Вот и…
Да, душегубствовал, но старался вовсе уж беззащитных не трогать. Напрасно царевич беспокоился — Матвей и так не взялся бы его кончить. Дети ведь… его старшенькая на два года младше сейчас была бы… Ушел бы он из Москвы, как и из десятка других городов — и опять закружило бы по свету…
Ан нет…
Что‑то разбередил в нем тихий голос, что‑то растревожил…
И уйти нельзя было, и оставаться непонятно как… Мужчина хлопнул еще стопку водки, сгреб горсть черной икры с крошеным лучком, закусил…
Хорошо пошла…
Но и напиться не получалось. И откуда‑то он знал, что вернется. Просто потому, что царевич дал ему на минуту то, что мужчина давненько утратил.
Смысл жизни.
И — что верно, то верно — Матвеев чем‑то походил на Кузьму Валерьяныча, давно вроде бы убитого и забытого…
Чем?
Боярин и купец, богач и мелкая шушера, высокий старик и среднего роста толстячок…
Одинаковым было желание идти по трупам к своей цели и устранять неугодных.
* * *Когда в окошко к боярыне Морозовой что‑то поскреблось — она поначалу подумала, что птица это. И уж потом вскрикнула, шарахнулась от стекла…
И в голос не закричала, потому что воздуха не хватило, в груди сперло, ноги, словно отнялись, дурно да душно стало.
Из темноты смотрели на нее два желтых волчьих глаза, на лице, заросшем густой бородой, старый шрам рассекал щеку и лоб, стягивал угол рта в кривую ухмылку.
