Вениамин Шехтман - Мэджик юзеры
***
— Чего он с тебя хотел-то? — спросил Иггерн Арсена, когда друзья летели на Димином диване в сторону Яшиного дома — праздновать успешное окончание экспедиции.
— Узнать хотел, где Валерий. Помнишь его?
— А то! И чего?
— Ну, я немножко не такой человек, чтобы друзей сдавать.
— Да это ясно, я имею в виду, где Валерий?
— Он там, в горах, где раньше Тянь-Шань был. Стал кристаллом, фиг добудишься. Я его иногда навещаю, хочешь с собой возьму. Только там надо будет немножко полазать. Такое место, что никак не подлетишь.
— Договорились.
***
Уже дома у Яши, когда вино и мясо наполнило животы и отяжелило головы, Иггерн, развалившийся прямо на траве, в обнимку с жирным бараньим боком, задумчиво спросил:
— Дима, а отчего все-таки этот деятель так ступил? Нет, ну мы вот, достаточно бесшабашно себя ведем, но мы себе это можем позволить — опыт. А он ведь не из наших, а из теперешних колдунишек, что уж старого мира не помнят, пуда соли не съели, километра ран не зализали.
— Я говорил ведь, — ответил восседающий в викторианском кресле, с пузатой рюмкой бренди в пальцах и с лоханкой мороженного на коленях, Дима, — говорил, что все спеллы верхние будут виши? Ну вот я и загадал, чтобы он поступал наиболее неподходящим образом, в каждой из пиковых ситуаций. Чтобы, как ты выражаешься, тупил.
II
Закат разлился по морю, багровым покрывалом смягчил очертания волн. Чайки заходили на последний круг над водой, а силуэты неподвижно сидящих бакланов, приобрели винно-красный ореол. С моря потянуло прохладой.
Свесившись, Иггерн бросил в чайку мясной жилкой с приставшей к ней зубочисткой. Птица, получив объедком по голове, крикнула гаже обычного и вильнула в сторону.
— Кормить. Птиц принято кормить, а не бросать в них бычками и всякой дрянью.
— Бычками, Яша, я еще не бросал. Потому что еще не курил.
Иггерн отвернулся от моря и пошарил в тазу с мясом. Нашел ребрышко и обгладывая его, полулежа и опершись на свободную руку, умиротворенно смотрел на далекий берег.
— Не рухнет эта штука-то? — бросив обсосанную кость через плечо, спросил он.
— Нет. Крепенько все, не бойся.
— Мне что, — равнодушно заметил Иггерн, скользнув взглядом по двухсометровой ажурной стреле, торчащей из нависшего над морем утеса, — я плавать умею. И летать. Так просто, интересуюсь.
— Угу. А, скажи, хорошее я место для пикников сделал?
— Неплохое. Но в горах было красивее. Помнишь, где в прошлый раз встречались.
— Везде красиво. — Яша запрокинул голову к облакам всех оттенков фиолетового и лилового, указал на них Иггерну.
— Ага. — согласился тот, небо тут роскошное. Но в горах воздух чище. Солью не пахнет. И морской тиной.
Закинув руки за голову, Яша помолчал глядя мимо Иггерна, а тот налил в стаканы шампанского, дождался пока осядет пена и долил до верху.
— Давай, за красоты и пейзажи.
Не меняя положения, Яша посмотрел на друга и качнул головой.
— Давай. Кстати, про горы, ты в Шамбале давно был?
— Давно. — Иггерн высоко поднял стакан и тонкой струйкой влил шампанское в рот. В носу защекотало от пузырьков, он чихнул и выпучил глаза.
— Я тоже давно. Надо бы как-нибудь собраться, проведать там всех.
— Дима их навещал об тот год, защиту подновлял. Все в порядке, все здоровы. А вот, про горы же: как там Лера? Я ее сто лет не видел.
С деланно равнодушным видом, Яша присвистнул и покачал головой.
— Сто? Изрядно. Но я тоже с ней не общался долгонько. Сто не сто, но лет пятнадцать — семнадцать. Тоже забегал кой-какую механику поправить. Охрана, коммуникации, всякое такое. Хочешь сигару?
— Не, сигарету. — Иггерн взял из Яшиных рук новенькую пачку армейского Кэмела и, возясь с оберткой сказал: — Зря вы разошлись. Так у вас все поначалу было ладненько. Прям завидки брали. За все места.
— Игорь, не заводи эту шарманку, — насупился Яша. — она старая, ржавая, а мелодия у ней дурацкая. И не тебе ее ручку крутить. Сами ведь с Ритой разбежались, да еще и крыситесь друг на друга по эту пору.
С равнодушием абсолютно искренним, Иггрен ответил, доедая последний кусок мяса:
— Ты не сравнивай. Мы с Риткой и жили-то не так, чтобы всласть. Да и не крысится никто давно. Она-то, вона кто теперь — хорек с крылышками. А я — великий маг.
Яша прыснул и закашлялся.
— Преувеличиваешь и изрядно. Какой хорек? Я ее видел — типичная фея. С крылышками, да, но никакой не хорек. Разве что, мордочка злобная.
— Ну я и говорю. Нормальный человек станет себе крылья отращивать? И золотую кожу?
— Э, кто нормальный был, тот давно вымер. На себя посмотри — черный как негр, весь как из кочерег скручен, да еще и в зеленых пидорских сапожках.
Иггерн поискал взглядом чайку, не нашел и просто выронил окурок в море.
— Ты, разговор-то на пидоров не переводи. Мы ж об высоком беседовали, об любви. Вы ведь с Лерой любились, что страшное дело.
— А толку? Она ведь, всех любит. Всех жалеет, всем помогает. С моей стороны это гнусно, но меня такой расклад не устраивает совершенно. Не нравится мне на бегу и между важными делами. Мне бы долгие разговоры, взгляды, прогулки… А какие прогулки, если она на себя всех несчастных вешала и со всеми вошкалась.
— Яш, ты на себя не наговаривай, мин херц. Ты ведь, вместе с ней и вошкался и на себя вешал.
— Ну да. — пожал плечами Яша. — Но что с того? Не могу я быть в ряду прочих, кого надо лаской оделить. Да еще в хвосте этого ряда, потому как не болен, не несчастен и никем не обижен. Да и потом, это все вообще невыразимое прошлое. Теперь-то уж подавно невозможно. Ничего невозможно. Как бы мы жили? В этом ее… храме? Как ты себе это представляешь, сожительствовать с объектом поклонения? Ей ведь, без дураков, поклоняются. Со всего мира приходят, кто хворый. У нее даже камни той горы, где храм стоит — целебные. Люди на карачках ползают, следы ее целуют, дары приносят, воскуряют чего-то. Она величественно вышагивает, благословляет и одаряет милостями. И тут я рядышком, ее щекочу и в ушко целую, да?
— Да, а что такого?
— Нету у тебя надлежащего чувства, поэтому не понимаешь. Картинка должна быть цельной. А тут все равно что букет лилий с унитазным ершиком. Чужеродный я был бы элемент. И ей, нафиг не упертый. Она ведь, тоже идею фикс имеет. Хочет весь мир своей санитарно-гигиенической силой накрыть. Чтобы никаких болезней и боли. Никогда. Чтобы все были здоровы и даже всякая рана, мгновенно заживала. Нету у нее ни сил, ни времени на меня.
— Ты, — спросил, доверительно понизив голос Иггерн, — женщину познавал, в смысле, ебался давно?
