Пётр Волкодав - Булава скифского царя
— Помню, брате! Помню его слова — радостно закричал Зиммелих.
— О чём ты говоришь? — нахмурился сармат. Зиммелих отмахнулся, не желая вступать в разговор, чем вызвал нешуточный гнев царя сармат и торопливо закончил: — Значит — всё в порядке Ассее! Я не завидую тебе — сармат! Прощай мой брат!
— Прощай!
— Чтоо! — заревел зверем, догадавшись сармат…. — Лучники! Лучники!
Зиммелих и Ассей одновременно повернулись друг к другу.
— Лучники!!! — уже в неописуемой ярости заорал сарматский царь, выхватывая из колчана лук. Стрелы прорезали воздух слишком поздно: — братья-цари оказались значительно проворнее. Удары их мечей были точны как всегда…
Желанная добыча ускользнула на виду всего войска победителей…
* * *… летит… степная кобылица
И, мнёт ковыль!
Александр Блок.
.
— Вот так-то — усмехнулся Тертей. К двум кобылицам он привязал связки горящего хвороста и от всей души стегнул. Кобылицы испуганно заржали, оглядываясь на огонь. Каждая из них рвалась прочь, но бечева, связующие хвосты не давала. Когда огонь заплясал и занялся, Тертей перерезал бечеву. Кобылицы, почуяв свободу, понеслись в противоположные стороны, — на север и юг, прочь от Тертея и огня; в своё неведомое будущее. А огонь по пятам следовал и степь, подчинилась — взорвавшись болью огня и своего сына: — фронт пожара становился шире и шире и уходил на восток, И потому, до смх пор — роза ветров приазовья — восток — на суховей и диск слепящего бога Хо-РА-са, (он же Хор-египетский Гор, он — Ви-РА-коча — центральной Америки, — Б-РА-ма — Индии, То-ра, У-ра, Ко-ра-н…. но не в богах и не слогах русского языка…
Тертей дождался пока фронт огня пойдёт в сторону сарматов и протяжно затрубил, а потом ещё раз. Потом встал на колени и поцеловал сухой ковыль и землю. Доспехи и оружие наготове, а Зорька рыла копытами землю. Ей не нужно говорить. Лошадь и хозяин свыклись за много лет. Тертей обнял кобылицу за шею и поцеловал. Он снял и выбросил удила, а поверх шеи набросил верёвку.
— Прощай моя подруга — торжественно сказал старый воин и поклонился лошади. — Без узды ты понесёшь меня сегодня — красавица, — прощай. Я веду тебя в последний бой. Наш бой — мой и твой бой. За мою степь и родину.
Кобылица храпнула хозяину и громко заржала, немало удивив старого воина и хозяина.
— Поди, ж и ты понимаешь — удивился Тертей. Он вставил ногу в стремя
*стремена в то время изготавливали из жгутов сырой кожи. Пусть со мной поспорят историки, доказывая, что стремян не было "до того, но каким нужно быть дебилом, чтобы стоить "стоунхенджи", ковать железные мечи, проводить нейрохирургические операции, создать комплекс вооружений, который продержится до изодретения кольчуги и кривой сабли-шашки — легкой и не утомляющей кисть руки — режущей, рубящей и колющей, через и не найти опры для ног?!!!.. ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ. Извините, отвлёкся, а пеленание мальчиков, чтобы они становились мужчинами, с кривыми ногами. Это вросло в кровь тысячелетней истории НАС. Кривоногий обнимает круп друга — коня и, становятся одним целым — легендарным греческим кентавром! И — защищающим свой Род.)))
— …И, тут ему показалось, нет! — звучал рожок Зиммелиха!. Тертей удивился и ответил, а потом прислушался, ожидая… Рожок его царя и ученика больше не пел. Тертей не стал мешкать…
* * *Вперёдсмотрящие центра сарматской армии тщетно пытались разглядеть врага. Клочья дыма, застлали низину. Тысячный щурился и протирал слезящиеся глаза, то и дело, нетерпеливо спрашивая:
— Там никого нет — передавали по цепи, но он не верил. Не верил, ибо хитрость ему известна, но странно: — скифы не пускают стрел и не слышно топота боевых лошадей криков "ура"…. Треск горящей травы, пожирает, как огонь звуки, но воина не провести: — враг — рядом.
— Вижу! — звучно загремел голос смотрящего и, запоздал. — Скифы идут! — Из клочьев дыма показалась оскаленная морда боевой лошади… Два длинных копья, наперевес которые держал всадник, закованный в железный лёгкий панцирь; в шлёме с развевающейся прядью чёрных волос. Тысячный успел удивиться тому, что волосы на шлёме врага целы, а на концах копий развевается стяг Зиммелиха. Он завращал головой, ища врагов. "Вероятно — позади остальные" — решил он и отдал приказ. Лучники, незамедлительно подчинились и начали посылать стрелы. Стрелы, десятками, рикошетом отлетали от доспехов всадника и лошади, будто и всадник и его конь был заворожены богами. Тысячного обуял страх, и стало не по себе — всадник летел, не останавливаясь прямо на него. Копьё пропороло доспехи тысячного и прошило стоящего позади…
Тертей одним движением сбросил с кобылицы тяжёлую попону и в его руках оказалась боевая секира и длинный однолезвийный меч…
Когда пал боевой конь, он продолжал рубить направо и налево, прокладывая свою дорогу. Его неустающие руки, не уставали долго… Почему то Тертею вспомнился старик-каменотёс…
Тертей методично продолжал свою работу, словно жнец на ниве, — до тех пор, когда диск слепящего бога стал красным как кровь и коснулся линии жизни, — его ойкумены.
Тертей с неторопливой уверенностью прокладывал свой путь, зная, что на своей дороге, на одном из её перекрёстков встретится со стариком-каменотёсом и им — обоим, найдётся, что сказать о дорогах и перекрёстках жизни. И, в первую очередь он расскажет старику, кем стал Хорсил — сын каменотёса, рождённый под диском слепящего бога Хораса в полдень.
Скоро всё окончится, а сейчас этот мир — ЕГО и ничей более: — мир, в котором он сделал первый свой вздох, — мир, бескрайней сути и опьяняющей до одури вершин жизни; — равнины с колышущимися травами и бескрайностью мироздания. Мир, заполоняющий всё естество без остатка; — мир, который не променять ни на какие коврижки и любой иной мир ни за какие земные и неземные блага и, — забыть и, предать забвению и, — МИР, уйти из которого нельзя и, попросту — невозможно!
Конец первой книги.
* * *Уж не Тертея ли далёкие потомки закрывали собою амбразуры дотов второй мировой, — бросались с гранатами под танки и писали обломками кирпичей обыкновенные русские маты на здании рейхстага? Не они ли, сколе?
Кровь-то не поменять. Она говорит сама за себя…
Лев Николаевич Гумилев, этнограф, историк, человек создавший математический алгоритм прогрессии существования и развития этносов, перед смертью, хотел одного:
(Л.Н Гумилёв — сын Николая Гумилёва и Анны Ахматовой-Горенко)
А хотел он одного: — подняться из гроба и хотя бы одним глазом на мгновение взглянуть на золотой век России — двадцать первый от рождества Христова, страну и народ, который, осуществляя заветы пращуров, объединил ойкумены.
