Вера Школьникова - Выбор Наместницы
Элло спрыгнул с кровати, он задыхался, в ушах гулко отдавались удары сердца, казалось, что кровь загустела и больше не может свободно течь по жилам, глаза горели, словно в них насыпали соли. Он попытался закричать – и не смог, судорога сжала горло. Мальчик не понимал, что с ним происходит, почему вдруг стало так больно, и почему никто не слышит его, никто не приходит на помощь! Он упал на пол, распластался по нему, пытаясь впитать кожей прохладу камня, но холодные плиты обожгли его раскаленными углями. Плача от боли, Элло дополз до кувшина с водой, оставленной для утреннего умывания, но вместо холодной воды там оказался кипяток, прожигающий кожу насквозь. Он в ужасе смотрел на свои мокрые руки, по которым стекала дымящаяся кровь. Наверное, он спит, конечно, спит, это просто еще один страшный сон, так не может быть на самом деле, но легкие разрывались от боли, а горячий воздух со свистом врывался в обожженное горло. Голос возник из ниоткуда, голос был тягуч и прохладен, самим своим звучанием он снимал боль, нес спасительный холод: «Иди сюда, к нам, Элло, к нам. Здесь хорошо, мы ждем тебя, ждем. Мы так давно ждем тебя». И Элло потянулся за этим голосом, за прохладным шлейфом, разрезавшим воздух, он с трудом поднялся с пола, подошел к окну, взобрался на подоконник, даже не замечая, что и как он делает. Обычно тяжелая оконная рама распахнулась наружу от одного прикосновения. Жар опалял спину, а там, впереди, расстилалась искрящаяся в лунном свете ледяная тропинка, там чарующий голос обещал, что все будет хорошо, больше никаких страшных снов и холодная вода, смывающая кровь. Он выпрямился во весь рост на подоконнике и, уже ни о чем не думая, шагнул на лунную дорожку. Жар сразу прошел, кровь, стекающая с ладоней, и из черно-красной стала жемчужной, ветер, такой вкусный и холодный, закружился вокруг его головы, путая волосы. Он сделал шаг, второй, третий… И лунная дорожка под его босыми ногами разлетелась искрами.
* * *Соэнна стояла в склепе, положив ладонь на мраморный саркофаг, в котором похоронили то, что осталось от ее сына. Она услышала шаги Иннуона, но не оборачивалась, пока тот не подошел вплотную:
– Соэнна, ты должна пойти поспать. Ты здесь с утра, – в голосе герцога впервые за много лет звучали человечные нотки.
Женщина медленно повернулась к нему, и Иннуон с ужасом увидел ее лицо, прозрачно-белое, словно кто-то выкачал из Соэнны всю кровь и заменил ее водой. Она смотрела на него, внимательно, так, словно увидела нечто новое, заслуживающее пристального изучения:
– Теперь ты доволен? – Тихо спросила она. – Ты ведь хотел этого, герцог. Ты хотел, чтобы наследником был Леар.
– Ч-что? – Иннуон от неожиданности начал заикаться. «Да она с ума сошла!», – подумал герцог, тревожно взглянув на жену.
– Ты убил моего сына, Иннуон. Я всегда знала, что ты погубишь его, – Соэнна говорила все так же тихо, без выражения, словно повторяла давно известную истину, а не обвиняла мужа в сыноубийстве.
– Соэнна, ты устала, – Иннуон растерялся.
Он ожидал увидеть слезы, услышать крики, но эти безжизненные обвинения пронизывали его насквозь, он потерял всякую способность рассуждать связно. Одно герцог понимал ясно – так не может продолжаться. Он обхватил Соэнну за плечи и вывел из усыпальницы. Она не сопротивлялась. Иннуон довел супругу до ее спальни, открыл дверь, окинул комнату взглядом – как назло, ни одной служанки. Он подвинул Соэнне стул:
– Сядь.
Та послушно присела на самый краешек стула и посмотрела на мужа снизу вверх:
– Ты не должен жить, Иннуон. Ты убил моего сына.
– Ну так убей меня! – Заорал герцог, потеряв, наконец, терпение. – Я не виноват, что он полез в окно! – И тут же осекся, что же это он, обвиняет пятилетнего мальчика, собственного сына, что тот убил себя сам?
Иннуон глубоко вдохнул, успокаиваясь. Соэнна сейчас все равно не в состоянии прислушаться к голосу разума, да и сам он не может спокойно рассуждать о смерти сына. Обвинение, пусть и несправедливое, ударило его слишком сильно. Он еще раз посмотрел на жену, и вышел из комнаты, навстречу ему уже спешила Марион. Он кивнул пожилой женщине, стараясь не обращать внимания на ее заплаканное лицо:
– Не оставляйте герцогиню одну, и еще – ей нечего делать в усыпальнице.
Марион хотела было возразить, но под тяжелым взглядом герцога замолчала, не сказав ни слова, а Иннуон, развернувшись, быстрым, почти сбивающимся на бег шагом, пошел прочь. Он хотел остаться один. В его кабинете все осталось как прежде, до этого кошмара, он, наконец-то, мог перевести дыхание, мог закрыть глаза и не видеть заплаканные женские и мрачные мужские лица. Но сейчас даже прохладная тишина кабинета не принесла привычного успокоения – в ушах звенели слова Соэнны: «Ты убил моего сына, ты всегда хотел, чтобы наследником был Леар». Слишком много правды было в этом беспощадном обвинении, чтобы он мог просто отмахнуться, списать все на горе, затмившее бедной женщине разум. Слишком много правды. Он действительно любил Леара сильнее, чем Элло. Он и правда сожалел, что не тот сын появился на свет первым. Но разве в нем настолько мало любви, что на двоих уже не хватит? И он с ужасом осознал, что так и есть: он мог любить всего одну женщину, и с детьми получилось точно так же. Он не любил Элло, свою плоть и кровь, своего наследника, своего сына. Он не хотел ему смерти, но его нелюбовь убила мальчика, пускай удар нанесла чужая рука. Оборачиваясь назад, Иннуон понимал, что старался избегать общества старшего сына. Поэтому он оставил его дома: просто чтобы не видеть перед собой лишний раз. Если бы он взял Элло с собой, мальчик был бы жив. Проклятье! Соэнна права – он виновен. Но в стократ виновнее эта белобрысая дрянь на троне в Суреме! Ну что ж, война – значит, война. Иннуон трезво оценивал свои силы: он хотел бы ворваться во главе войска в столицу и скинуть эту тварь с самой высокой дворцовой башни, но понимал, что ничего не получится. Энрисса управляла империей твердой рукой, жестко, но разумно, он не найдет достаточно союзников, тем более без доказательств. Книга… но скажите на милость, кто пожелает рисковать своим благополучием во имя выцветшей истины на трех листах пергамента? Нет, всех денег рода Аэллин не хватит, чтобы свергнуть наместницу. Иннуон в досаде стукнул кулаком по столу: он мог нанять убийц, мог посылать их одного за другим, пока не добьется успеха. Но как бы велика ни была жажда мщения, он, Иннуон Аэллин, не опустится так низко, не уподобится своему врагу. Все, что ему теперь оставалось – защитить единственного оставшегося сына, свою жену и свои земли.
Иннуон подвинул к себе чернильницу – он ответит на беззаконие законом. Старая привилегия герцогов Суэрсен: запретить людям наместницы появляться на землях герцогства. Привилегия, равнозначная объявлению войны. Еще ни один герцог со времени присоединения не пользовался этим правом, но Энрисса не посмеет пойти против традиций империи. Эта мера не защитит от тайных убийц, но даст понять наместнице, что любой ее неосторожный шаг приведет к открытому восстанию. Сейчас Иннуону еще есть что терять… тогда уже будет нечего. Энрисса должна знать, что нельзя загонять в угол даже беззубого волка, а герцог Суэрсен как раз собрался показать клыки. Второе письмо он отправил сестре. Сейчас не время для старых обид. Ему нужна была ее помощь, он втягивал сестру в игру без правил, игру, где без сожаления убивают детей, но кому еще он мог довериться, если не ей? Кроме того, он рассчитывал, что имя Квейга будет ей надежной защитой. Наместница не решится ссориться сразу с двумя герцогами, тем более что род Эльотоно известен своей верностью. Книга будет у Ивенны в сохранности, а если наместница все же доберется до Иннуона – сестра найдет ей достойное применение. Третье письмо отправилось в Инхор, Ланлоссу, и графу Вонвард, ближайшим соседям. Нужно было позаботиться о Леаре. Иннуон больше не был уверен, что сможет вырастить сына сам. Пришло время написать завещание и указать опекуна, иначе однажды утром он не проснется, а беззащитный Леар попадет под опеку Короны.
