Максим Далин - Корона, Огонь и Медные Крылья
Мне тяжело описать ужасных тварей, представших моему взору. Их было много, не меньше двух десятков; они были огромны, не менее, чем в два человеческих роста, покрыты чем-то, сродни панцирю или броне, тускло-бронзового цвета, в кривых шипах — и напоминали чудовищных насекомых, вставших на дыбы. Их многочисленные лапы, состоящие из каких-то крючьев, пластин и сочленений, казались рычагами невозможных механизмов и двигались с механическим скрипом; головы, снабженные лязгающими челюстями и глазами, словно бы составленными из тусклых стекляшек, все в таких же отвратительных наростах, выглядели, как головы жуков или стрекоз, если рассматривать их в увеличительное стекло. Твари, очевидно, были столь же плотоядны, как и стрекозы — они пытались поймать и сожрать двух драконов, явившихся непонятно откуда и атакующих их с небес.
Сияющие на солнце крылатые фигурки драконов казались крохотными рядом с бронированными тварями — тем отважнее и безнадежнее выглядела их попытка уничтожить чудовищ; в моем уме мелькнула мысль о самоубийственных выходках и безрассудстве крылатых бойцов. Я с удивлением заметил также, что один из них отчего-то не имеет хвоста.
Антоний выстрелил в ближайшую тварь. Пуля оставила черную дыру в панцире, но гадина даже не замедлила движений. Бесхвостый дракон вцепился когтями в глаза другой твари, выдирая их из безобразной головы — чудовище отшвырнуло его от себя, страшно ударив о скалу. Солдаты принялись палить по тварям из пистолетов; второй дракон кинулся на мерзкого монстра, когтями и мощным ударом хвоста сорвав его башку. Безголовое тело опрокинулось навзничь и задергалось, подобно телу издыхающего жука.
— Стрелять по головам! — закричал Антоний.
Молодой солдат разрядил пистолет под челюсть твари, разнеся ее голову на части; гадина конвульсивно содрогнулась и последним рывком лапы, как серпом, разрезала тело бойца пополам. Чудовища, как видно, оценили угрозу, исходящую от наших солдат — несколько из них, обращая на пули не более внимания, чем на мельтешение мошкары, ринулись вперед, в клочья разрывая лапами и челюстями человеческие тела.
Этот бой вовсе не походил на те стычки с нечистью, какие мы прошли в горах. Траву и камни залила кровь. Кое-кто из солдат, устрашенный участью товарищей, не спешил соваться в драку — и Антоний приказал им заряжать пистолеты. Самые отчаянные смельчаки рубили тварей саблями; панцири чудовищ ломались под стальными клинками, но подходя на расстояние удара, боец рисковал быть убитым на месте.
Дракон кружился над тварями, отвлекая их внимание. Он оказался умелым и отважным бойцом; точно рассчитывая движения, он атаковал, целя страшными когтями в глаза, легко уворачиваясь и хлеща хвостом, как кистенем. Дракон оказался опаснее, чем любой из наших солдат, обезглавив трех монстров за то же время, которое потребовалось людям, чтобы убить одного — его ловкость, сила и отчаянная храбрость восхищали и ужасали одновременно. До поры крылатый герой казался заговоренным от нечисти, но вдруг одно из чудовищ взмахнуло лапой — и крючья прошли тело дракона насквозь, вспарывая, как мягкую плоть, чародейскую медь. Дракон ударил хвостом, вышибая твари глаз и ломая челюсть; тварь в агонии стряхнула его на камень, торчащий из горной гряды, подобно шипу — и в этот миг сабли Антония и Лаурвайи раскололи панцирь чудовища почти пополам.
А я, оставшись в одиночестве, без оружия и возможности прийти Антонию на помощь, оглядывая поле сражения, вдруг увидел в расщелине между камнями сжавшуюся в комок женскую фигурку. В тот же миг мне стал понятен самоубийственный замысел драконов: они отвлекали тварей на себя, подобно как птицы ценою собственной жизни отвлекают змею от гнезда, в котором пищат птенцы. Меня охватил ужас. Я не знал, стоит ли бежать к женщине, или это привлечет к ней внимание чудовищ и сведет на нет самоотверженность драконов. Мои сомнения разрешило лишь то, что бой, скорее, удалялся от притаившейся женщины, чем приближался к ней.
Схватка показалась мне страшно долгой. Антоний дрался, как одержимый демонами, и каким-то чудом уцелел, хотя и оказывался неизменно в самой свалке, и те смельчаки, что сражались рядом с ним, большею частью погибли. Лаурвайи, который, вероятно, из благодарности за бой в его родной деревне, следовавший за Антонием по пятам, страхуя и прикрывая его, был с ног до головы залит кровью. Удар лапы отвратительного монстра пришелся вскользь, вспорол кожу на его голове, выдрав клок волос, сломал скулу, сломал ключицу и распорол плоть до самого бедра — но юный язычник уцелел. Из наших солдат осталось в живых не более половины отряда; кровь хлюпала под ногами, медленно просачиваясь в белесый горячий песок.
Драконы, умершие, защищая женщину, оказались отнюдь не воинами. Я, перевязывая чью-то рану, едва мог отвести глаза от мертвой девы-дракона, лежащей в луже темной крови — и уместить в душе то, что это она, слабая женщина, поразжала наших бестий войны решительностью и отвагой. Ее длинные вороные косы разметались по траве, тонкие пальцы последним усилием вцепились в камни, а прекрасные глаза, которые она не успела закрыть, все еще смотрели в недоступное более небо… Второй дракон, худенький лохматый юноша того несколько женственного типа, какой часто бывает присущ молодым кастратам, остался лежать на боку между валунами; белая кость, прорвав набухший кровью рукав его рубахи, торчала в прореху. Он тоже казался мертвым, но не был переломан так ужасно, как женщина. Мне страстно хотелось подойти к его телу и попытаться уловить хотя бы тень жизни — но наши раненые требовали к себе внимания с детской настойчивостью. Оба лекаря армии Антония были убиты в бою с мертвецами; я вынужден был как-то помогать в меру собственных невеликих сил тем, кто кричал от боли — оставив погибших ради живых.
Я чувствовал к драконам нестерпимую жалость, именно потому, что мне впервые было дано видеть гибель отдавших жизни за други своя — и сии светочи добродетели оказались язычниками. Я вновь думал о некоей светлейшей истине, общей для всех людей всех вер — моя душа оплакивала драконов-варваров, как брата и сестру.
Тот дюжий краснолицый вояка, что громче всех сетовал на судьбу и не желал воевать на стороне Тхарайя, еще в начале боя присоединился к заряжающим пистолеты — но тварь, раскидав стрелков, убила ослика с порохом и пулями в седельных сумках, а дюжему крикуну вспорола живот. Он умирал тяжело и страшно, но я успел благословить его напоследок, всей душой надеясь, что своей смертью несчастный искупил содеянное зло и упокоился-таки на лоне Господнем.
Рыжий парень, потерявший в бою друга, бросил Антонию в запальчивости:
