Владимир Свержин - Башни земли Ад
— Возвращайтесь в Галату, — скомандовал мурза.
— Да. — Военачальник почтительно приложил фирман ко лбу, устам и сердцу и повернулся к своим людям: — Со мной останутся Ахмет и Бахтияр. Остальные могут тоже отправляться в Галату.
Нукеры покорно склонили головы, повинуясь непререкаемому тону мурзы.
— Но как же ты, почтеннейший?
— Я присоединюсь к вам через два, от силы три дня.
Он взмахнул рукой, отсылая всадников, затем долго стоял на месте, глядя, как те удаляются, скрываясь за песчаным занавесом, превращаясь в черные, едва различимые точки. И лишь когда они совсем исчезли из виду, он повернулся к спутникам.
— Спасибо вам за помощь.
— Мы твои нижайшие слуги, почтеннейший Хасан Галаади. То, что ты рассказал нам о последних часах нашего отца, не имеет цены. Мы счастливы знать, что он умер как воин, а не как жалкий пес на цепи.
— Я лишь исполнил последнюю волю Али, сына Аллаэддина, мир праху его. А сейчас я должен вас покинуть. Ибо никому не следует знать, куда лежит мой путь.
Глава 29
«Все замечай, на многое прикрывай глаза, немногое поправляй».
Граф-герцог ОливаресОазис был невелик. Три десятка пальм, несколько хижин, неизменный минарет и бьющий из земли родник. Вот и все, что открылось взору Хасана, привыкшему видеть в темноте. До первого намаза оставалось не больше часа. Караваны, ходившие прежде в этих местах, после захвата ромейских земель первыми османами изменили маршрут движения, оставляя лишь дикому зверю да грифам-падальщикам хозяйничать здесь. Только посвященные являлись сюда, дабы приобщиться к мудрости Учителя, много лет назад ушедшего путем Истины из султанского дворца в Бурсе. Теперь в нескольких убогих хижинах расположенного в каменистой пустыне оазиса находился рибат, обитель странников.
Хасан Галаади спешился и повел коня шагом. Немного не доходя до изгороди селения, он снял и отбросил в сторону усыпанную драгоценными каменьями саблю — великолепное изделие дамасских мастеров. Вслед за ней полетели наземь расшитый золотом халат и зеленая чалма с изумрудным аграфом, удерживавшим несколько павлиньих перьев. Он сбросил дивной работы сандалии с загнутыми носами и обул простые, те самые, в которых бежал из тюрьмы. В стенах обители не было места ничему, отвлекавшему от возвышенного созерцания и постижения Аллаха.
— Познай свою душу, и ты познаешь своего Господа, — прошептал Хасан и побрел к входу в рибат.
— Мир тебе, — приветствовал он привратника.
— И тебе мир, ихван.[46] Давно тебя не было.
— Для Господа нашего нет давно и недавно. Лишь Всегда, и я всегда был пред очами его.
— Откуда идешь ты? — последовал новый вопрос.
— Оттуда, где был прежде.
— А куда следуешь?
— Туда, где мне надлежит быть.
Обмен любезностями-паролями завершился, и привратник открыл калитку, впуская странника в стены обители.
— Сейид-эфенди спрашивал о тебе еще на рассвете, Хасан Галаади, — вслед вошедшему негромко проговорил страж.
— Откуда он узнал, что я приеду? Впрочем, — поймав недоуменный взгляд собеседника, аль Саббах усмехнулся, — о чем это я. Что же говорил Учитель?
Привратник пожал плечами:
— Сказал, что ты избрал дорогу, которая не пристала дервишу, но что она приведет тебя сюда. Непременно приведет.
— Это потому, что я был в одежде мурзы, он решил, что я избрал неподходящий путь?
— Спроси у самого Учителя. — Собеседник Хасана указал на один из домов. — Он ждет тебя. Ступай, я напою коня.
Хасан вздохнул, чувствуя, как язык прилипает к гортани, словно он и не был институтским оперативником, словно еще совсем недавно не давал советы могущественнейшему из земных владык. Сейчас он чувствовал себя провинившимся школяром у двери строгого учителя.
— Входи, Хасан, что застыл у порога, будто сурок у норы?
— Салям алейкум, устаз.[47]
— Алейкум ассалям. Хорошо, что ты нашел время приехать сюда.
— Сейид-эфенди, я ни на час не забывал о тебе и твоих уроках.
— Я знаю, знаю.
Из темноты в освещенную открытой дверью часть дома вышел старец. Борода его опускалась почти до пояса, и ни единого темного волоска не было в ней. Никто, в том числе и сам Учитель, не мог сказать доподлинно, сколько ему лет. В сравнении с Божественным Всегда, любой срок жизни смертного — короткий миг.
— Знаю и то, мой дорогой ученик, что из бедного дервиша ты превратился в гази — воина за веру.
— Но, устаз…
— Не перебивай меня. То, что ты выбросил саблю и сошел наземь с коня — лишь мирская суета, попытка обмануть себя. В первую очередь себя. Ведь ты, Хасан Галаади, пришел в Обитель вовсе не для того, чтобы вернуться домой, чтобы припасть к истоку знаний, подобных воде, обтачивающей грубый камень в круглую сверкающую гальку. Ты избрал путь борьбы, презрев заповедь безучастного отношения к власти. Великий путь, но другой, не наш. И все же, Хасан, ты пришел сюда, пришел за советом. Спрашивай, ибо хотя я и знаю, о чем вопрос, но исходить он должен из твоего сердца.
— Стало мне доподлинно ведомо, что смертный человек, именуемый Тимуром, душою и телом предался шахиншаху джиннов, прародителю народа шайтанов, коварнейшему Иблису, врагу рода человеческого. Ответь мне, устаз, как сразиться и победить его?
Сейид Аль Муруни покачал головой:
— Не тот вопрос ты задаешь. Разве против человека, носящего имя Тимур, желаешь ты биться? Нет. За него. Ибо ведаешь то, что ему неведомо, и желаешь возвратить в ряды верных того, кого исторгло оттуда не знающее предела коварство Иблиса.
Хасан Галаади склонил голову, принимая укор.
— Другой бы сказал: тяжкую ношу ты взвалил на плечи. Только Аллаху, милостивому, милосердному, по силам одолеть повелителя шайтанов, — продолжал устаз. — Но так сказал бы тот, в чьем сердце нет веры. Кто забыл в суетности и бренности дней своих, что Аллах создал людей и поставил их над джиннами и над самым мятежным из них — Азазелем, до того часа именуемого Иблисом. Милостью Аллаха ты победишь. Если сердце твое чисто и помыслы направлены лишь на победу Истины. Спроси же себя, Хасан Галаади, так ли это? — Он внимательно поглядел на своего ученика и чуть заметно улыбнулся. — Желаешь отведать кофе?
— Был бы рад, — тихо сказал дервиш.
— Хорошо. — Устаз поднял руку. Повинуясь сигналу, двое юношей внесли и развернули ковер, а третий поставил на него маленькие чашечки и джезву с густым ароматным напитком.
— Хочу рассказать тебе историю, — едва пригубив бодрящего кофе, заговорил устаз. — Очень много лет тому назад, совсем еще юным мюридом[48] я совершал паломничество в Мекку. Проходя через Бисташ, я удостоился чести беседовать с великим Учителем, шейхом Ниматуллой, от которого спустя много лет воспринял руководство этим текке.[49] Разговор с ним просветлил мою душу, а на прощание шейх сказал, чтобы на обратном пути я вновь зашел к нему. Через некоторое время я снова пришел в Бисташ, и устаз спросил меня:
