Мэри Стюарт - Хрустальный грот
Он наклонился, прислушивался примерно пять ударов сердца, а затем вскочил и метнулся к нашим лошадям. В те дни никто не сидел сложа руки, услышав в ночи топот копыт.
— Все в порядке, — остановил его я. — Это Утер. Сколько, по-твоему, с ним человек?
— Двадцать, может, тридцать. Ты уверен?
— Вполне. А теперь оседлай коней и оставайся при них. Я пойду в Хоровод.
Был тот час между ночью и утром, когда воздух неподвижен. Всадники неслись галопом. Казалось, вся замерзшая равнина содрогалась в топоте копыт. Луна зашла. Я ожидал рядом с камнем.
Он оставил отряд чуть в стороне и подъехал в сопровождении лишь одного спутника. Наверное, они меня еще не видели, хотя должны были заметить отблеск костра Кадала, догоравшего в лощине. Ночь была звездной, и отряд ехал без факелов, неплохо ориентируясь в темноте; два всадника быстрым наметом приближались к внешнему кольцу Хоровода, и я было подумал, что они, не останавливаясь, въедут внутрь. Но кони разом стали, под копытами хрустнул утренний ледок, король спешился. Послышался слабый шорох, когда он перебросил поводья своему спутнику.
— Поводи его, — приказал Утер, и его стремительная тень замелькала среди колоссальных теней Хоровода.
— Мерлин?
— Милорд?
— Странное время ты выбрал. Неужели это обязательно надо было проделать среди ночи? — Говорил он бодро и не более любезно, чем обычно. Однако он приехал.
— Ты желал знать, что я здесь совершил, и сегодня та ночь, когда я могу показать тебе. Благодарю, что ты приехал.
— Что ты собираешься мне показать? Видение? Это еще один твой сон? Предупреждаю тебя…
— Нет. Ничего такого, во всяком случае сейчас. Но мне хочется показать тебе то, что можно увидеть только этой ночью. Но для этого, боюсь, нам придется еще немного обождать.
— Долго? Холодно.
— Не слишком, милорд. До рассвета.
Он стоял против меня, по другую сторону короля-камня, и в слабом свете звезд я видел, что он, склонив голову и поглаживая подбородок, рассматривает каменную плиту.
— Говорят, в ту ночь, когда ты впервые стоял у этого камня, у тебя были видения. А потом, в Винчестере, мне рассказали, что он, умирая, разговаривал с тобой, будто ты стоял в изножье его постели в королевской опочивальне. Это правда?
— Да.
Он резко вскинул голову.
— Выходит, ты еще в Килларе знал, что мой брат умирает, и ничего не сказал мне?
— Это было бы бесполезно. Даже знай ты, что он опасно болен, ты все равно не мог бы вернуться раньше. А так ты возвращался со спокойной душой, а в Каэрлеоне, когда он умер, я все сказал тебе.
— Клянусь богами, Мерлин, не тебе судить, о чем стоит говорить, а о чем нет! Ты не король. Ты должен был мне сказать.
— Но и ты не был тогда королем, Утер Пендрагон. Я сделал так, как он просил меня.
Я заметил его быстрое движение, затем он снова взял себя в руки.
— Легко тебе говорить. — Но по его голосу я понял, что он поверил мне и сейчас испытывал трепет и передо мной, и перед этим местом. — И вот теперь, пока мы здесь ждем рассвета и того, что ты собираешься показать мне, думаю, нам стоит объясниться. Ты не можешь служить мне так, как служил моему брату, и ты должен это понять. Мне нет нужды в твоих пророчествах. Мой брат ошибался, когда говорил, что мы рука об руку станем трудиться во благо Британии. И наши звезды противостоят друг другу. Признаю, что там, в Малой Британии, судил о тебе чересчур резко, и позже, в Килларе, тоже. И прошу за это прощенья, но теперь уже слишком поздно. Мы идем разными путями.
— Да. Я знаю.
Я произнес это без какого-либо особого выражения, просто соглашаясь, и был удивлен, когда он мягко, словно про себя, рассмеялся. Его рука легла мне на плечо почти дружески.
— Значит, мы понимаем друг друга. Я не думал, что это окажется так легко. Если бы ты знал, как я устал за эти недели от людей, выпрашивающих помощь, людей, молящих о пощаде, людей, пресмыкающихся ради милостей… И вот единственный человек в королевстве, у кого и впрямь есть право что-либо требовать, решает идти своим путем и не вмешиваться в мои дела!
— Почему бы и нет? Наши пути еще пересекутся, но не сейчас. И тогда нам придется трудиться рука об руку, хотим мы того или нет.
— Увидим. Признаю, что ты обладаешь могуществом, но какая мне от него польза? Я не нуждаюсь в священниках и жрецах. — Он говорил оживленно и дружелюбно, словно хотел развеять странные чары этой ночи. Он обеими ногами стоял на земле. Амброзий понял бы смысл моих слов, но Утер шел не сворачивая тропой человека, как борзая, почуявшая кровь. — Похоже, ты и так уже неплохо мне послужил — в Килларе и здесь с Хороводом Камней. Одним этим ты заслужил мою благодарность.
— Где бы я ни был, я всегда к твоим услугам. Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня отыскать.
— Неужели не при моем дворе?
— Нет, в Маридунуме. Там мой дом.
— Ах да, знаменитая пещера. Думаю, ты заслужил от меня чего-то большего.
— Мне ничего не нужно.
Стало чуть светлее. Я перехватил его быстрый взгляд искоса.
— Я говорил с тобой сегодня, как до этого не говорил ни с кем. Ты не в обиде на меня за прошлое, незаконнорожденный Мерлин?
— Мне не за что обижаться на тебя, милорд.
— Неужели?
— Ну, может быть, девушка в Каэрлеоне. Но она не в счет.
Я увидел его изумленный взгляд, сменившийся улыбкой.
— Которая?
— Не имеет значенья. Ты все равно уже позабыл о ней.
— Клянусь псом, я недооценил тебя. — Он говорил почти тепло, чего я никогда не слышал от него. Знай он, в чем дело, он бы, наверное, расхохотался.
— Говорю тебе, это не имеет значенья. Не имело значенья тогда, и совсем уж никакого теперь.
— Ты все еще не сказал, зачем вытащил меня сюда среди ночи. Взгляни на небо: занимается заря — да и лошади скоро замерзнут. — Утер посмотрел на восток. — День будет превосходным. Интересно будет поглядеть, что тебе удалось сотворить. Сейчас я могу сказать тебе, что Треморин до того самого дня, когда прибыл гонец с твоим письмом, твердил, что это невозможно. Пророк или не пророк, но от тебя, Мерлин, есть своя польза.
Разгорался свет, и темнота расступалась перед ним. Теперь я видел его ясно — король стоял против меня с поднятой головой, снова поглаживая рукой подбородок.
— Это хорошо, что ты приехал ночью и я узнал твой голос. При свете дня это было бы труднее. Ты отпустил бороду.
— Стал больше походить на короля, а? На войне больше ни для чего другого не оставалось времени. К тому времени, когда мы вышли к Хумберу… — Он принялся рассказывать мне о походе и впервые на моей памяти говорил непринужденно и естественно. Может, причина была в том, что из всех его подданных я один приходился ему родней и, как говорят, в нем зазвучал голос крови. Он рассказывал о войне на севере, о битвах, о дымящихся развалинах, которые оставляли за собой саксы.
