Батчер Джим - Маленькая польза
– Стражника? – переспросил я заикаясь.
Голова Мэб, медленно двигалась в такт словам, но произносил их кошачий голос Грималкина.
– Князь воинства [82] любит помпезность и церемонии, и является он в громе крыльев армии серафимов, грохоте барабанов и звоне рогов. Трубач [83] никогда не приходит тихо, если может явиться в столбе света. Повергающий Демонов [84] предпочитает сам решать свои проблемы. А вот Стражник… – Мэб улыбнулась, – Он мне нравится больше всех архангелов. Он самый тихий. Самый проворный. Наименее известный. И наиболее опасный.
Мои знания об архангелах были относительно небольшими, но его имя я знал.
– Уриил [85], – прошептал я.
Мэб подняла палец и продолжила говорить через малка:
– Осторожно, мой Эмиссар. На твоем месте я бы произносила это имя раздельно. Если вообще бы рискнула.
– Что он со мной сделал? – спросил я ее.
Мэб уставилась на меня своими радужными глазами.
– На этот вопрос можешь дать ответ только ты сам. Единственное, что я могу сказать, – это то, что он дал тебе возможность стать большим, чем ты был.
– Чего?
Она улыбнулась, и протянула мне мой жезл.
– Возвращаю тебе твою собственность, – сказал малк, – Надобность прятать ее от тебя прошла.
– Значит, все-таки я был прав, – сказал я, принимая его, – Это Вы взяли его. И заставили меня забыть об этом.
– Верно.
– Зачем?
– Потому что я посчитала, что так надо, – ответила она так, как будто разговаривала со слабоумным ребенком, – Ты бы рисковал своей жизнью, – и моей целью! – чтобы защитить своих драгоценных смертных. Если бы я не забрала твой огонь, Лето выследило и убило бы тебя еще два дня назад.
– Отсутствие его тоже могло меня убить, – сказал я, – И значит, Вы зря потратили бы то время, когда пытались сделать меня своим Зимним Рыцарем.
– Чепуха, – сказала Мэб, – Если бы ты умер, я просто наняла бы твоего брата. У него была бы прекрасная мотивация – месть твоим убийцам.
Меня пронзил озноб. Я не знал, что Мэб известно о моем брате. Но, впрочем, что тут сложного. Моя крестная, Леанансидхе, была довольно тесно связана с моей матерью. Если Леа знала, то, само собой, и Мэб знала.
– Он не смертный, – тихо сказал я, – Я думал, только смертный может стать Рыцарем.
– Он любит, – промяукал Грималкин за Мэб. – Для меня это еще лучше, чем смертность. – Она наклонила голову. – Хотя я думаю, что я могла бы сделать ему предложение и сейчас, пока ты жив. Он ведь много бы отдал, чтобы снова держать свою любовь в руках, разве нет?
Я твердо и пристально глянул на нее и сказал:
– Держитесь от него подальше.
– Я сделаю, что мне заблагорассудится, – сказала она. – и с ним – и с тобой.
Я нахмурился на нее.
– Нет, не сделаете. Я не принадлежу ни…
Следующее, что я осознал, это что я стою на коленях в центральном проходе, а Мэб направляется к двери.
– О, но ты принадлежишь, смертный. Пока ты не отделался от своего долга мне, ты – мой. Ты должен мне еще одну услугу.
Я попытался встать, но не мог. Мои колени просто не двигались. Сердце тяжело колотилось, и я был в бешенстве, что так напуган.
– Почему? – потребовал я. – Почему Вы хотели остановить Динарианцев? Почему посылали полков, чтобы убить Архив? Почему, когда полки потерпели неудачу, привлекли меня, чтобы спасти Архив и Марконе?
Мэб остановилась, повернулась, небрежно демонстрируя великолепные изгибы своих ног, и наклонила голову ко мне.
– Никодимус и его род, несомненно, уже нарушили Соглашение, и очевидно планировали злоупотреблять им и далее для удовлетворения своих амбиций. Это уже достаточная причина, чтобы видеть его проекты разрушенными. И среди Падших был один, кто должен был лично ответить мне за его нападение на мой дом.
– Нападение Черного Совета на Арктис Тор, – сказал я. – Один из них использовал Адский огонь.
Мэб показала мне свои белоснежные зубы.
– Мы со Стражником, – промяукал Грималкин за нее, – в этот день имели общего врага. Нельзя было разрешить врагу получить власть, предоставляемую Архивом-ребенком.
Я нахмурился и подумал о серебряной руке, которая избивала падшего ангела, невзирая на его неслабое колдовство, как будто он был тряпичной куклой.
– Колючий Намшиэль.
Глаза Мэб вспыхнули внезапной, холодной яростью, и мороз буквально сковал каждую поверхность в часовне, включая мои собственные ресницы.
– Есть и другие, которые еще заплатят за то, что они сделали, – зарычала Мэб своим собственным голосом. Ощущалось это отвратительно – хотя голос был мелодичен, глубок и музыкален, как всегда. Но он был заполнен таким гневом, такой яростью, такой болью и ненавистью, что каждый гласный цеплялся за мою кожу, и каждый согласный вонзался в мои уши, как оружие.
– Я – Сидхе, – прошипела она. – Я – Королева Воздуха и Тьмы. Я – Мэб. – Ее подбородок вздернулся, глаза расширились, и белки слегка колебались вокруг безумных цветов радужки. – И я возмещаю свои долги, смертный. Все долги.
Послышался звук, как будто треснул толстый лед на поверхности озера, и Мэб со своим переводчиком ушли.
Я стоял на коленях, меня била дрожь от звука ее голоса. Спустя минуту я понял, что у меня течет кровь из носа. Еще спустя минуту я понял, что струйки крови выходят и из моих ушей. Глаза болели от напряжения, как будто я слишком долго пробыл на ярком солнечном свете.
Мне потребовалась еще минута, чтобы заставить ноги двигаться. После этого я дотащился до ближайшей ванной и умылся. Потом я потратил некоторое время, тыкая наугад в моей памяти и пытаясь понять, есть ли в ней какие-нибудь отверстия, которых не было прежде. Черт, вот будет удивительно, если я буду в состоянии сказать, взяла ли она что-то еще.
– Иисус Христос, – выдохнул я, дрожа.
В самом деле, хотя я не участвовал в нападении на башню Мэб, а когда явился туда, я невольно послужил интересам Мэб, но факт оставался фактом, я действительно нанес ей то же самое оскорбление, что и Колючий Намшиэль. Раздирающая ярость, которая превратила ее голос в лезвия, вполне могла быть направлена на меня в ближайшем будущем.
Я вышел из часовни и спустился в кафетерий.
Заставлять себя поесть было все-таки намного более приятно, чем то, что происходило несколько минут назад.
Доктор вошел в комнату ожидания в десять семнадцать той же ночью.
Черити вскочила на ноги. Она провела большую часть дня со склоненной головой, тихо молясь. Она не плакала, по крайней мере сейчас, но она обняла свою дочь, тесно прижимая ее к себе.
