Мост через огненную реку - Прудникова Елена Анатольевна
«Подергайся еще! Это так забавно, Тони, как ты трепыхаешься – словно птичка в силке».
– Не дождешься! – выдохнул он, прилагая нечеловеческие усилия, чтобы лежать тихо.
«Вот видишь – я же знаю, как тебя угомонить. Ты дурачок, Тони, дурачок, которого так просто заставить делать все, что угодно – надо лишь знать, за какую ниточку потянуть. Свобода тебе противопоказана, ты сразу начинаешь делать глупости. Ушел от меня – и что? Тут же продал себя. И продал-то дешево! Я дал тебе самую красивую женщину на земле, власть, положение – за десятую долю того, что ты имел даром, другие, не задумываясь, отдают душу! А ты отказался – и подсчитай теперь, что получил взамен! Неделю нравственных пыток в подвале, отвращение к себе да шлюху в жены. Браво, Тони! И ты ведь еще не все знаешь. Вспомни, каковы были ночи с Элизабет… Вспомнил? А теперь я покажу, что ждет тебя впредь. Лорду Бейсингему полезно знать, к чему привыкла его невеста – это будет мой свадебный подарок…»
Пустота внезапно надвинулась и стала большой темной комнатой, освещенной лишь огнем нескольких факелов. В ней метались тени – голые мужчины прыгали на голых женщин. И вправду, как козлы… Энтони уже видел такое. На мгновение ему показалось, что одна из этих женщин – Сана, он узнал ее лицо, напряженное, злое, ненавидящее. Бейсингем закрыл глаза, но без толку, так он все видел даже отчетливее.
«Жмурки тут не помогут, – вкрадчиво шепнула пустота. – Ты увидишь все, что я захочу тебе показать. Надо же знать тех, с кем ешь из одного корыта – а их много, Тони, очень много!»
– Ладно, показывай! – зло сказал Энтони. – Мне будет полезно знать, каким я не должен быть с моей женой, чтобы не будить в ней дурных воспоминаний.
«Ты и вправду благороден, надо же… А в ней ты так же уверен? Как она отнесется к тому подарку, который я преподнесу ей?»
– Можно подумать, она ожидает от меня невинности!
«Э нет, малыш! Зачем я буду показывать твоей невесте, как ты хорош в постели? Я покажу ей, как ты каешься! В кающемся виде ты особенно великолепен!» – засмеялась пустота.
Энтони думал, что увидит подвальную келью, но перед ним возникла совсем другая комната, та, которую он изо всех сил старался забыть и почти преуспел в этом – кабинет Далардье во Дворце Правды. Капитан стоял у стола, а какой-то голый человек ползал по полу, обнимая его сапоги, и что-то бормотал, всхлипывая. Энтони передернуло от отвращения, и вдруг он сообразил, что человек на полу – он сам!
– Мразь! – закричал Бейсингем и задохнулся. Мягкая лапа тумана протянулась к лицу, зажала рот. Ему ничего не оставалось делать, только смотреть, как голый жалкий человек трясется и плачет, умоляя о пощаде. Если Сана и вправду это видит, тогда он пропал!
«А как от него воняет… – шепнул голос. – Хочешь понюхать?»
Туман отступил, но Энтони молчал. Наконец, он с трудом выдавил:
– Чего ты хочешь?
«Ничего! – хохотнул голос. – Как я уже сказал, это мой свадебный подарок. Я желаю тебе счастья, Тони, на всю твою будущую жизнь. Ты сам его выбрал, ешь на здоровье…»
– Врешь! – со спокойствием отчаяния заговорил Энтони. – Ты думаешь, я буду умолять, чтобы ты не позорил меня перед Саной, а ты начнешь ставить условия и запутаешь меня в них… А я не стану! Я получу то, что мне причитается, но перед тобой, мразь, на коленях ползать не буду!
«А как ты полагаешь, она тоже так решит?» – вкрадчиво шепнула пустота.
– Заткнись! – выдохнул Энтони. – Заткнись и убирайся! Я спать хочу!
Он неожиданно легко повернулся, уткнулся лицом в подушку… и проснулся. Часы на башне пробили пять, слепой час кончился. Сердце гремело, как пожарный колокол, и лишь когда комната начала проступать в сером свете утра, Энтони провалился в сон, крепчайший, без сновидений, и очнулся оттого, что его трясли за плечо. Над ним склонился Теодор.
– Ну ты и спишь! – сказал цыган. – Вставай, жених, десять часов, завтрак ждет.
…Когда они выехали из ворот, Энтони был совершенно спокоен, так, словно ехал на собственные похороны. Все худшее уже совершилось. Что еще могло произойти? Сана ему публично откажет? Да пусть бы и так, что это значит по сравнению с позором, который он пережил ночью? Откажет – и к лучшему. Как он сможет жить с женщиной, видевшей его таким?
Занятый этими мыслями, Энтони не смотрел по сторонам. Между тем о свадьбе лорда Бейсингема знал весь город. Вдоль расчищенной от развалин на десять футов с каждой стороны улицы Солнца стояли конники его полка в парадных мундирах, отгораживая от толпы неширокий проезд, а все остальное было запружено любопытными. Вслед сыпались соленые, перченые и жаренные в масле напутствия, на которые полагалось так же лихо отвечать. Но Энтони было не до того, он ехал молча.
– Что такой грустный, милорд? – какой-то веселый оборванец проскочил между всадниками и высунулся совсем рядом, так, что Марион прянула в сторону.
– Велика радость – менять целый табун на одну кобылу! – ответил с другого боку хохочущий женский голос.
– Лучше одна кобыла, чем десять коз вроде тебя, – не остался в долгу оборванец. – Не горюй, милорд. Ты же не козлик какой-нибудь, ты породистый жеребец, и на свою женушку не прыгать будешь по-козлиному а навалишься…
Конец напутствия потерялся в хохоте, от которого шарахнулись кони. Энтони, стиснув зубы, послал Марион вперед, прямо на шутника, тот, смеясь, отскочил в сторону.
– Смотри, милорд! Задавишь – придется тебе вместо брачной ночи каяться.
– Ничего! – отозвался тот же пронзительный женский голос. – Он, когда кается, особенно великолепен.
Энтони обернулся, как ужаленный. От злости и жгучего стыда он весь залился краской. Обрадованные горожане тут же разразились градом недвусмысленных шуточек.
– Ух ты, мой цветик, прямо как майская роза! – заворковала рядом какая-то женщина. – Эй вы, бездельники! А ну-ка, подайте фату милорду!
Тут же на спину лошади положили большой белый платок из тонкого батиста. Энтони закусил губу от досады. Надо было помнить, что обсмеивать жениха перед свадьбой – любимая забава горожан, и быть готовым соответственно отвечать на шутки, какими бы они ни были, или же поставить в оцепление стражников, чтобы никто к нему даже подступиться не мог. А теперь что? Ближайший конник кинул на него вопросительный взгляд, взявшись за рукоять плетки: что прикажете, милорд? Убрать всех отсюда? Да, чтобы еще и этим, кроме позорного отказа, запомнилась народу свадьба милорда Бейсингема!
Тем временем крики и свист распространились уже на всю толпу. Все тот же пронзительный голос ввинчивался в уши:
– Так не пойдет, милорд! В нашем славном городе мужчины шуток не боятся! Покраснел – закройся, не позорь Трогартейн!
Ничего не поделаешь – не разгонять же людей плетьми на собственной свадьбе. Придется подчиниться. На глаза навернулись злые слезы, Энтони схватил платок, сложил его вдвое и завязал, зло дергая концы и даже не сообразив, что смутившемуся жениху полагается всего лишь накинуть платок на лицо, а он обмотал голову, как на пожаре. И лишь теперь стыд и ярость нахлынули по-настоящему, да так, что он, вздыбив лошадь, бешено послал ее куда глаза глядят, подальше от всей этой пошлой толпы, от грядущего унижения, от себя самого…
Марион рванула галопом, повинуясь – и вдруг остановилась. В наступившей внезапно тишине совсем рядом послышался громкий сердитый, смутно знакомый голос.
– Ну что, повеселились? Не стыдно? Это милорд, что ли, у вас позорит мужчин Трогартейна? – и уже совсем другим, мягким тоном: – Снимите вы эту тряпку, милорд. Это же просто шутки. Глупые шутки дураков.
Энтони со злости так замотал голову, что, как лошадь в наглазниках, видел лишь кусочек улицы перед собой. Он ощупью сражался с тугим узлом, затягивая его еще больше, да вдобавок и Марион нервничала, чувствуя состояние всадника. Наконец, проклятый платок поддался. Рядом, возле головы лошади, крепко ухватив ее под уздцы, стоял мейстер Зандер, каретник – с ним вместе во время пожара Бейсингем спасал людей на улицах, по которым сейчас проезжал свадебный поезд.
