Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – граф
Он слушал с почтением, всей сутью ощутил, что во мне проснулся крупный государственный деятель мценского масштаба, мыслю глобальными, даже глобалистскими категориями объединения когда-то единого, а теперь раздробленного герцогства в мощную державу. Пусть не самую крупную, но единую и процветающую. Вроде Монако или Андорры. А то и самого Лихтенштейна.
Я сам ощутил в себе это нечто, даже промелькнула слабенькая мысль типа того, а если в самом деле захапать некий конклав или анклав, как правильнее, в смысле – территорию, где достаточное количество простого населения, я бы смог… наверное… ну, не золотой век, конечно, я же знаю, что все мы от помеси обезьяны с Фрейдом, так что в коммунизм не верю, но, оперируя рыночными рычагами, можно и обезьяну заставить трудиться, учиться, носить галстук и не срать в лифте.
Мысли побежали дальше, полетели, я возманилил, но тряхнул головой и оглядел мир трезвыми очами. В холле все еще трупы, лужи крови, даже стены забрызганы красным с серым, что есть мозги, кому они нужны, Раймон велел мертвых вынести, а зал вымыть так, чтобы уже ничто не напоминало о случившемся. Лангедокская челядь бросается выполнять указания со всех ног, страшась участи предыдущего персонала, который уволили без всякого выходного пособия.
В холле вдоль стены четыре сундука, все заперты на тяжелые висячие замки. Это Тимоти приготовил еще с первого дня, когда начал обходить замок и собирать диковинки, разбросанные по стенам, лестницам, вкрапленные в колонны и даже в пол. На них мощные защитные заклятия, но с гибелью колдуна содержимое сундуков только под охраной замков, так что бдить надо, не все еще доросли до коммунизма.
Мартин рассматривал сундуки со знанием дела, уже прикидывая, сколько понадобится телег с крепкими колесами и надежными осями, в пути не должно быть задержек.
– А там сколько сундуков?
Я отмахнулся:
– Все увидишь. Ты у нас сейчас хозяйственник в границах всего герцогства. Сенешаль, кастелян или канцлер – выбирай по вкусу. Привыкай к расширению масштабов. Сам пройдись по всем подвалам, там проверено, мин нет, тщательно просмотри, все ли взято, распорядись выгрести подчистую. Мало ли что, если чем-то пренебрег колдун! Может быть, у него эти вещи уже есть, а дубли не собирал, а я вот бедный, только начинаю грести раритеты. К тому же наперед никогда не узнаешь, что пролежит мертвым грузом, а что пригодится уже завтра.
– Все сделаю, – пообещал Мартин.
Он смотрел преданно, с обожанием, как на могучего лидера, который одним махом не только спас семейство Валленштейнов от посягательств короля, но и вот уничтожил всех врагов, заманив на изолированный остров, чтобы никто не сбежал, где и прихлопнул, как мух. А при могучем лидере, понятно, и соратники быстро растут, повышаются в званиях, прирастают богатством, имениями, землями, влиянием.
Подбежал запыхавшийся Винченц, отдал честь.
– Сэр Ричард, – сказал он четко, – захвачено сорок три солдата, это которых заперли и сторожили в казарме, восемь рыцарей, из них трое – Лангедоки.
– Все получат свои серьги, – пообещал я. – Или по серьгам. Христос сказал четко и ясно: не убий. Или кто-то еще до него сказал, неважно. А эти пришли и убили. Челядь, между прочем, тоже в какой-то мере люди! Убийство – это зло, а зло надо наказывать. Безнаказанность… это не гуд.
Он тупо посмотрел на плавающие в крови тела.
– Э-э… убийство… это нехорошо?
– Не намекивай, – сказал я зло, – ишь, правозащитник окружающей среды! Господь наш слишком добр, он и мухи не обидит, потому мы взяли эту обязанность на себя. Кто к нам с мечом придет, тот… им же и подавится. И даже если не к нам придет, все равно подавится. От нас. Никто не имеет права убивать и грабить только для того, чтобы убивать и грабить! Можно только во имя высоких национально-освободительных движений, культурных или эстетических ценностей, продвижения культуры на восток… здесь есть Восток, который дело тонкое, потому и рвется?.. Потому умоются кровью все, кто усомнится в нашем миролюбии!
Он покосился на горы убитых.
– Ну… кто б сомневался.
– Лангедоков подать сюда, – велел я. – Суд будет скорый и правый по закону военного времени. Надо успеть, а то пойдут всякие юристы, гуманисты… Знаешь, чем хорошо сейчас: никаких тебе адвокатов! Не надо оправдываться, что никто Лангедока не убивал, он уже убитый пришел, или объяснять, что Корказан убит при попытке покончить с собой. С другой стороны – надо успеть быстро, потом уже нельзя будет рубить направо и налево, вешать без приговора судейства…
Челюсть Винченца медленно отвисала под действием гравитации, а глаза выпучивались. Он так жадно внимал моей мудрости, что мне стало неловко, все-таки дурю взрослого человека, махнул рукой.
– Словом, остальных рыцарей – отдельно от правящей клики. Я с ними потом поговорю на понятном им языке железного кулака без всякой бархатной перчатки.
– А с солдатами?
Я отмахнулся:
– С этими ты сам. Скажи, что уговариваешь меня, злого и лютого, пощадить их и даже милостиво принять на службу. Они-то все равно больше ничего не умеют, а пахать землю уже не восхотят, обленились, так что с радостью прокричат тебе «виват!» и будут уговаривать замолвить перед моим злодейством словечко. Ты малость поломайся, но выступи отцом солдатам и заступником перед моим, как уже говорил, ужасным ликом самодержца и самодура.
Он переминался с ноги на ногу, посматривал нерешительно, слишком уж я откровенен. От ворот послышались крики, звон железа. Из замка вывели и гонят в нашу сторону, подталкивая в спины, троих рослых, закованных в железо рыцарей. Шлемы уже содрали, ветерок шевелит черные как смоль волосы. Все трое, несмотря на туго связанные ремнями руки, смотрят с вызовом. Самый старший из них запрокинул голову и постарался посмотреть на меня свысока.
Я жестко ухмыльнулся:
– Сейчас ты на всех посмотришь сверху, падаль!.. Эй, Винченц!
Винченц вытянулся, в глазах готовность броситься в огонь. Я указал на троих Лангедоков:
– Доспехи снять!.. А то воронам трудно будет их клевать, а мы животных любим не только на столе. Этих насильников и грабителей, виновных… да что перечислять, мы не лицемеры, все знаем, все видели, в чем виновны… всех троих повесить… за неимением виселицы и близкорастущего дуба – на воротах.
Винченц заколебался, взглянул с ожиданием, словно я грубо пошутил, а сейчас вот велю развязать этих троих и, как положено, сяду с ними пировать и бахвалиться победой.
– Выполняй, – сказал я таким тоном, что он сразу стал меньше ростом, отступил, а люди Мартина ухватили Лангедоков за связанные руки и потащили к воротам. Там я видел, как всех бросили на землю, кого-то оглушив ударом дубины, кому-то приставив к горлу лезвие ножа, торопливо разрезали кожаные застежки, совлекали пластины дорогих доспехов.
