Карина Демина - Изольда Великолепная
– Нет, но… дары любви нельзя не принять. Только их делают замужним женщинам, которым прилично носить открыто.
– А тебе?
– От моей репутации и так немного осталось, ваша светлость.
Понятно. Не надеть нельзя. И надеть нельзя.
А красивый жест теряет всю красоту.
Неужели Урфин не знал? Знал. Но в очередной раз не дал себе труда подумать.
Он появляется, когда герольд объявляет о продолжении суда. Их сиятельство явно нездоров, с лица слегка сероват. И эта очаровательная синева под глазами. Лежал бы уже.
Урфин и ложится, на пол, вернее на ковер, у ног нашей светлости, сунув под спину пяток подушек. И поскольку действие это не вызывает особого ажиотажа, я делаю вывод, что рамки приличий соблюдены. Пяток кавалеров тут же следуют примеру. Но позы их манерны, подозреваю, из-за несколько неудобных для валяния нарядов. Урфин-то одет просто. Предусмотрительный он, паразит этакий.
А выступление продолжается. И пред очами Прекрасной Дамы – еще немного, и наша светлость станет изъясняться исключительно возвышенным образом – предстает Гийом.
Я сперва его и не узнала без доспеха. Подумаешь, еще один бледноликий юнец с затуманенным взором и лютней, увитой шелковыми ленточками. Но Кайя моментом вышел из полусонного состояния, и я пригляделась получше.
Не юнец. Выглядит молодым.
И хорошо, скотина этакая, выглядит. В духе романтизма. Локоны водопадами. Строгий черничного цвета камзол подчеркивает мечтательную бледность лица. Глаза блестят, как у заядлого наркомана. И лоб перевязан… А это вдруг с чего? Он же в шлеме был. Или ударная волна до разума достучалась?
– Прошу у прекрасных дам прощения, что голос мой лишен былой силы. И лишь желание служить той, что ныне владеет сердцами, подвигло меня предстать здесь…
Как-то нехорошо потемнел мой супруг. Но с места не сдвинулся и внешне вовсе не изменился.
А Гийом тронул струны и запел.
Лишен былой силы? Даже у меня от этого проникновенного баритона мурашки по спине бегут.
Почему у меня ощущение, что это выступление состоялось ну очень не вовремя?
На него смотрят все. А я – на Тиссу.
Ей шестнадцать… или около того.
Ее приперли в угол с этой свадьбой, и в крайне унизительной форме.
А тут романтичный герой и с душевной песней. Ох, чует наша светлость, что надо бы героя этого услать, да подальше. Интересно, здесь нет какой-нибудь войны? Не то чтобы я желала Гийому смерти, скорее уж не желала, чтобы моему другу причинили боль.
Струна сорвалась с нервным звоном. И дамы разразились аплодисментами. Кавалеры тоже, но чуть более сдержанно.
– Быть может, – обратился Гийом с поклоном, – ваше сиятельство и здесь примет мой вызов? Вчерашняя победа многих впечатлила.
– Воздержусь, – Урфин и головы не поднял, – ибо не обучен. Лучше уж вы спойте. Поете вы явно лучше, чем деретесь.
Ну вот что за мальчишество! Так, Иза, раненых пинать нельзя.
Даже если очень хочется.
– Исключительно по вашей просьбе.
Зря он это… но Гийома уже не остановить.
Кайя странно спокоен. Я бы сказала – подозрительно. Наверное, война все-таки есть… а если нет, я бы начала, чтобы Гийома спровадить, раз уж ему при дворе так тесно.
Сонет красивый. Проникновенный даже. Особенно некоторые строки.
…и сколько щеголей, обжор и бестий,{68}
изобретающих себе гербы![3]
А это в сторону нашей светлости реверанс. Ничего страшного. Сидим. Улыбаемся. Внемлем. Веревку и мыло пришлем позже.
Ох как тихо стало вокруг…
Гийом отвешивает поклон и удаляется гордой поступью мученика, на которого вот-вот обрушится несправедливый гнев их сиятельства. Тоже мне, знамя оппозиции.
– Нет, – шепчу, не размыкая губ. И Кайя слышит. Он клокочет от ярости, но соглашается: нельзя трогать Гийома.
Но вечер испорчен. И награда остается неврученной.
Юго шел, стараясь не выпускать из виду куцый синий плащ. Его подмывало приблизиться – вряд ли обладатель плаща соизволил бы обратить внимание на столь ничтожную личность, как Юго, – и убить.
Это легко.
Случайное прикосновение. Внезапный приступ слабости. Лестница.
Свернутая шея.
Если что, и довернуть можно.
Или заноза, обернувшаяся воспалением, а там и до черной гнили рукой подать.
Само по себе желание было иррационально, поскольку Гийом действовал в интересах Юго, и даже методы были сходными. Но вот подмывало… настолько подмывало, что Юго предпочел отвернуться и досчитать до десяти.
Синий плащ благоразумно исчез из поля зрения.
День четвертый.
Охота.
Охота – это когда охота. У нашей светлости одно желание – вцепиться в подушку и, прижав ее к персям, не отпускать. Кайя поднимает меня вместе с подушкой.
– Потерпи, сердце мое. Скоро все закончится.
Не хочу терпеть!
Постель теплая. А за окном – ветрище воет такой, что впору не в кровать – под нее прятаться. И темень стоит. Солнышко, значит, не встало, а нашей светлости уже пора.
Кони поданы. Люди ждут.
И ванна тоже. На ванну мы еще согласны, подушечку тоже отдадим… но полумеры не для Кайя. Он сам помогает мне одеться и только сейчас замечает синяки.
Вот еще бы пару деньков…
– Почему ты не сказала? – А вид мрачный-мрачный.
Поэтому и не сказала, между прочим. Приходится все-таки проснуться.
– Это просто…
– Недопустимо. – Он скрещивает руки на груди и смотрит с упреком. – Иза, я понимаю, что ты меня не винишь. И получилось все действительно случайно, но я потерял контроль.
Он взял со столика бронзовую статуэтку и сжал в кулаке, а потом разжал и поставил на место. Статуэтка… изменила форму. Мягко говоря.
– Видишь?
Вижу. Я вообще-то помню, как он сталь крошил и железо рвал, и вообще не сомневаюсь в том, что силенок у Кайя немерено.
– Иза, дело в том, что я должен контролировать силу. В любой ситуации. Иначе я могу причинить тебе вред. Не синяк поставить, а, скажем, сломать руку.
Или не только ее…
– Не нарочно, но могу. Забыться. Или увлечься. Поэтому умоляю, если что-то подобное повторится, то говори.
Скажу, чего уж тут. Я просто не подумала, что это настолько важно. А оказывается, важно. Попыталась представить, как это – жить, зная, что любое неосторожное движение способно причинить кому-то вред. Попыталась и не смогла.
– К этому привыкаешь. – Кайя подает сапоги с высоким скрипучим голенищем и помогает натянуть. – В детстве тяжело. Постоянно что-то отвлекает, и… Урфин отчасти из этих соображений появился. На нем я понял, насколько люди хрупкие.
