Андрей Лазарчук - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I
И только один, бредущий слепо, не исчез.
Человек в обгоревших лохмотьях, со сплошной раной там, где были волосы, с ямами на месте глаз, весь чёрный… что-то ещё было в нём неправильно, но Алексей понял это лишь со второго взгляда. У бредущего не было рук, лишь обгорелые культяпки, как сучки дерева…
Он прошёл мимо, упорно, целеустремленно, и только когда он скрылся, Алексей позволил Отраде посмотреть на то, что стало вокруг.
– Боже… – прошептала она. И это было единственное слово, которое она могла произнести ещё долго-долго.
Туча над головой так и стояла, пустая, истончившаяся, вся в белёсых тяжах и тёмных прядях чудовищно длинных волос, и очень высоко, на пределе видимого, порхали белые летучие мыши. Алексей опять попытался вспомнить, с чем связаны в его памяти эти странные твари… и опять не смог.
Но с чем-то ужасным. Куда более ужасным, чем просто огненный ад…
– Надо дождаться темноты, – сказал Алексей, и повторил, и повторил ещё, но очень трудно было пробить глухоту, и пришлось самого себя понимать по губам, хотя звуки какие-то всё же попадали, набивались в уши – просто в ушах они вели себя своеобразно. – Будем. Ждать. Темноты.
Отрада кивнула. Что-то сказала. Улыбка исказила лицо.
Сотник Камен Мартиан к исходу дня смертельно устал, был измучен, но всё ещё жив. Левую руку, которой держал он щит, разлетевшийся под ударом топора огромного степняка, охранявшего мост, Камен не чувствовал совсем; рука походила на синее полено, из которого торчали врастопырку коротенькие пальцы. Больше он щит подбирать не стал, попросил соседей в минуту передышки содрать, извинясь, с мертвеца кожаную кольчатую рубаху – ею и закутал руку. Потом, когда вихрь унёс многих, и тысячника Венедима среди них, он тоже отделался легко: его лишь перебросило через реку прямо на колья, да не нанизало, а втиснуло меж двумя… Стрелы попадали в него не раз, но лишь одна нашла непрочное местечко, да и та – клюнула на излёте. Камен обломил древко, а наконечник вот, в боку под кожей. Пока не мешает…
Так что Камен вполне искренне полагал себя невредимым.
Выпроставшись не без труда из щели меж кольями, он поначалу долго стоял, изумляясь небесному огню, полыхающему всего лишь через реку – рукой подать – от него, потом обернулся. Серые и жёлтые спины…
У него хватило отчаяния добежать до ближайшего пролома в частоколе и спрыгнуть вниз. Молнии иной раз били в реку или в колья над головой. Вихри побродили здесь изрядно, местами выдрав из земли даже камни с барана размером; аккуратные выемки наполнялись водой. Местами же – тела и валуны лежали вперемешку в кучах выше роста…
Камен шёл вверх по течению до тех пор, пока молнии не перестали хлестать над головой. Тогда он выбрался на заросший мелкой ивой берег.
И увидел табун коней сотни в две голов – осёдланных, но без всадников.
Потом он увидел всадников. Они повсюду лежали в траве, и по ним ползали змеи.
Он засвистал по-азахски, подзывая коня, но никто не повёл и ухом, и Камен понял, что они тоже оглушены близким непрерывным громом и ничего не слышат. Тогда он просто пошёл вперёд, глядя под ноги и держа наготове тонкий и причудливо кривой степной меч. Он подобрал этот меч у реки, когда вдруг – не сразу – осознал, что вихрь не только перенёс его на другой берег, но и обезоружил. Ничего более подходящего на глаза ему не попалось…
И всё же разглядеть в высокой траве змей – было немыслимо. Одна тут же скользнула по сапогу, вторая в полушаге подняла голову… Змея была зелёного цвета с более тёмными зелёными же зигзагами. На большой угловатой голове тускло горели жёлтые глаза. А пониже головы нервно подрагивали зелёные же крылья.
Камену было не до испуга. Он чуть приподнял меч… и змея отшатнулась и скрылась в траве. Быстрый зигзаг отметил её путь…
И как на отмели бросаются врассыпную невидимые уклейки, оставляя длинные рябинки на воде – так и от Камена разбежались в стороны веером слитные шевеления трав.
Тогда он пошёл напрямик к лёгкой рыжей азахской кобыле, взял её за узду, потрепал по шее, смиряя дрожь, и повёл из змеиного круга. Ещё две лошади сами потянулись за ним, а остальных змеи отсекли, остановили. Отойдя на достаточное вроде бы расстояние, Камен вскочил в седло, коленями сжал бока кобылки – и направил её от реки, в обход слева пологого холма: того ли, с которого в полдень готовил злосчастную атаку, не того ли…
Нет, не того. У того холма не было крутого южного склона, поросшего сплошь дикой розой. За тем холмом не стояла прозрачная рощица и не шла дорога. А здесь дорога была, и по ней рысью неслись кони без всадников – но рядом с каждым конём, держась за ременные петли, бежали по четыре солдата в жёлтых рубахах. Это просачивалась степная конная пехота.
Камен проскочил сквозь рощицу и попал буквально в объятия знакомых конников.
– Сотник! Камен! Ты живой?
– Живой! Вы тут стоите…
Через пять минут они уже рубили не успевших развернуться к бою степняков.
Бежавших не преследовали. Приказ был – прикрывать переправы.
Чёрная туча так и висела над тем берегом Кипени, и никто не знал, что произошло с прорвавшимся хором. То есть что значит: не знал… Пасть захлопнулась за теми, кто перешёл мосты. Да и на этом берегу всё было ясно: остатки левого крыла оттеснены к морю, где и держатся из последних сил по гребню дюн. Правое же крыло Протасий сумел сохранить в относительном порядке, отвёл к Белой и встал там плотно и строго, позволяя вывести обозы и раненых. Солнце висело на краю тучи, вишнёвый круг. Вот-вот оно скроется, и настанет тьма.
На куплу, к которой прибился Камен, налетали раза три, но без особого напора и усердия. Устали все. И помирать зря никому не хотелось, без того сегодня выпущено было крови на двадцать лет вперёд. Так что наскоки эти были больше для формы, и так же больше для формы от них отбивались, не бросаясь преследовать.
Насели по-настоящему уже во тьме, когда почти вся пехота ушла на тот берег…
– Кто там остался? – спросил Рогдай.
Не видно было ничего, только – слышно.
– Конный заслон, – сказал Протасий.
– Почему они не отходят? Прикажи им отходить. Пусть высветят спуски к мостам.
– Горят же вон костры… Не могут наши оторваться.
– Где горят? Это – разве горят?
Впрочем, костры действительно горели, Рогдай их видел хорошо…
– Остаёшься пока за меня, – бросил он Протасию, повернул коня и скрылся во тьме.
Протасий без слов повернул лицо к кесарю. Тот медленно кивнул и положил ему руку на плечо.
Четверть часа спустя по дальнему левому мосту проскакала сотня. Отчаянные крики вдали. Откуда-то взялись факелы, заметались. Шум боя стянулся туда, к дальнему краю. Потом к мостам стали спускаться – по трое, по пять, по десять – измотанные боем, падающие с коней всадники.
