Танит Ли - Восставшая из пепла
Вот так я и покинула Башню-Эшкорек, головой вниз, поперек коня, смеясь.
Я мало что помню из этого путешествия, лишь изредка увиденный мельком и уголком глаза кругляш голубоватой луны. Похоже, они не сделали привала с наступлением ночи, свой путь с гор они знали отлично. Время от времени звучали сквозь дрему короткие обрывки разговоров, но я, похоже, опять не могла их понять. В то время это меня не особенно встревожило. Были также и сны о прошлом, хотя прошло несколько дней, прежде чем я вспомнила, как башня рухнула в тесную люльку у нас над головами; ловушка, но такая, которая не дала остальным камням свалиться на нас. В этом месте отсутствовал всякий воздух, и постепенно вползла сумрачная усыпляющая смерть. Асрен не боялся, и это меня очень радовало. Он тихо лежал в моих объятиях, и еще долго после его смерти я держала его. Я не надеялась, что кто-нибудь когда-нибудь явится и принесет мне свежий воздух, чтобы я снова могла дышать, но меня это мало волновало. Однако эти воины, посланные своим провидцем, открыли дорогу.
А путь им пришлось проделать немалый. Позже я подсчитала, что на возвращение у них ушло три дня.
Раз-другой устраивали привал. Один раз мне предложили еду, но я не хотела ее, да и в любом случае не смогла бы ее есть, не поднимая маски рыси.
Сколько я пролежала под башней? Эти воины прибыли не сразу — не раньше, чем убрались солдаты. Разок я подумала о ребенке, гадая, не умер ли он в утробе, а если нет, то как ему понравилась моя поза на лошади. Воины не проявляли особого уважения к выпирающей беременности. Но раньше я об этом не думала.
Четвертый день. Утро изменило небо, когда я растянула шейную мышцу, пытаясь увидеть его. Множество подбрасываний, и я сообразила, что мы спускаемся с горных склонов; позади меня как раз мелькнули окрашенные солнцем террасы. Я теперь окончательно очнулась, чтобы терпеть дальше свою неудобную позу.
— Дайте мне сесть, — крикнула я, и воин, чей конь меня вез, крякнул.
Мне пришло в голову, что я говорю на городской речи. Я неуклюже поправилась, с трудом подыскивая новые слова. — Дай мне переместиться дай мне ехать верхом вместе с тобой.
Воин нехорошо рассмеялся. Я осознала, что никакой женщине не позволят сидеть на лошади, не говоря уж о лошади, на которой уже ехал воин.
— Тогда дай мне слезть, — попросила я. — Пойду пешком.
Он посовещался с соседями, молчаливый диалог. Миг спустя мы остановились, и меня стащили с коня. Один из них обвязал меня веревкой за талию и прикрепил ее к луке седла «моего» воина.
— В этом нет надобности, — указала я. — Я не убегу. Я по своей воле иду к вашему племени быть провидицей и целительницей.
Они тупо посмотрели на меня, и я оборвала фразу, осознав, что снова впадаю в городскую речь и размахиваю руками в бессмысленной жестикуляции, как при мне делали люди, когда не могли толком выразить свою мысль на чужом языке. Внезапно я стала гадать, а так ли я хорошо овладела им, как решила в башне; не вообразила ли я, что они меня понимают?
Дернув мою привязь, конь тронулся, и я по необходимости тронулась за ним.
Сперва я думала, что выбрала место удачно, ибо мы продвигались по последнему из этих склонов, и путь с каждой минутой становился все легче. Меня радовала возможность пройтись пешком, даже так вот, на привязи, даже хотя ноги у меня казались слабыми и иной раз неожиданно подгибались в коленях и даже несмотря на то, что придворные сандалии создали не для хождения по рваным рытвинам и валунам, и я тысячу раз расшибала пальцы ног. Мы спускались в долину, усеянную рощами терновника, тонких сосен и других темных стройных деревьев. Долину наводняли велюровые тени, но небо над головой было золотисто-зеленым, все еще расчерченным красными контурами облаков. Я была далеко не счастлива, глядя на него; как я могла быть счастлива? Однако на меня, казалось, накатывало своеобразное спокойствие, вдыхаемое из прохладного воздуха, словно снадобье забытья.
А затем, почувствовав у себя под ногами лучшую почву, мои сопровождающие пришпорили своих коней и пустились галопом. Я попыталась бежать вместе с ними, но это была безнадежная попытка. Лохмотья моего платья спутали мне ноги, и миг спустя веревка туго натянулась и свалила меня наземь. С пылью в глазах и в ноздрях, царапающуюся обо все каменные выступы, разрываемую острыми камнями, меня беспомощно волокли вперед, практически удушая веревкой на талии. Именно этого и боится колесничий, если у него в душе есть место для страха — одна из тех смертей, которые может предложить Сагари. С левой рукой на груди в инстинктивной защите я попыталась освободиться другой от веревки. Бесполезно. Я крикнула, чтобы они остановились. Бесполезно.
Внезапно путь сделался более гладким. Еще больше пыли. Как это ни нелепо, я извернулась, избегая кучи козьего навоза, и меня поволокло вместо этого через сломанный куст. Мое путешествие подошло к концу.
С миг я лежала там ничком, а затем с трудом поднялась па колени. Вокруг самодельного проселка были раскиданы среди высоких сосен синие палатки. Впереди палатка побольше с желтым рисунком на синем фоне, а перед ней большая костровая яма, откуда валил дым, и где только-только разожгли костер четыре женщины в шайринах и черных одеждах баз рукавов. Они прекратили работу и уставились на меня. Один из воинов наорал на них, и они разбежались, как перепуганные курицы, в заросли, с глаз долой.
Мы подъехали к этому месту, обогнув скальный выступ, который хорошо скрывал его от неровностей склонов. Никакого иного тыла у них не имелось, и все же это был крарл, хотя и небольшой — в целом около двадцати палаток. Пыль еще не успела улечься, воины скакали кругами, наши лошади все еще фыркали и волновались после галопа, когда из разрисованной палатки вышли один за другим двое человек. Первым вышел очень рослый мужчина, хотя и недостаточно высокий для его шири, весьма мускулистый и с намеком на жир, появившийся от многих кувшинов пива. Его большие голубые глаза с тяжелыми мешками под ними были глупыми, но при том и хитрыми; вдобавок к заплетенным в рыжие косички волосам он носил пышную бороду, хорошо смазанную жиром и тоже заплетенную в косички. Должно быть, укладка этой бороды его здорово утомляла и, судя по ее виду, выполнялась, вероятно, не чаще трех раз в году, а последняя операция прошла давным-давно. Он, несомненно, являлся вождем и расхаживал с таким видом, будто весь мир принадлежал ему, очень уверенный в своей незыблемости. Одетый, как и его воины, в кожаную куртку, рейтузы и сапоги, он носил поверх татуировок множество ожерелий и всяких побрякушек, браслеты из начищенной до блеска меди, а на поясе у него болтались кисточки. Другой, вышедший следом за ним, был субъектом совсем иного сорта. Высокий, худой, прикрытый длинным коричневым балахоном, схваченным на талии кожаным ремнем, с незаплетенными огненными волосами с проседью, с лицом выбритым, как и лица воинов, но покрытым черной краской, так что казалось, будто он тоже ходил в маске. Дикие светлые глаза вращались на этом черном лице, которое, несмотря на седые волосы, выглядело физиономией неопределенного возраста, и он сжимал обеими руками висевшую у него на груди деревянную фигуру. Их провидец? Руки поднялись, отдавая честь. Изукрашенный вождь кивнул и посмотрел на меня.
![Джордж Кокс - Моя первая белая клиентка[ Смерть в Панама-Сити. Моя первая белая клиентка. Змея]](/uploads/posts/books/148568/148568.jpg)
