Игорь Мерцалов - Я, Чудо-юдо
Абер найн…
Но это означает, что есть что-то еще, кроме Цветка. Что-то более сильное, нежели Цветок. Более важное.
Мне снова вспомнился сон, в котором я увидел себя островом. Разум – очень далекий и непонятный, по-человечески, пожалуй, только тень разума… но он был…
Я положил сумку на землю и под удивленным взглядом Дымка опустил правую руку в ручей. Прохладная вода омыла ладонь – и тут же возникло ощущение контакта. В течении воды я ощутил течение крови по венам. Отнюдь не сон, но и уже не явь… Мир заколыхался, привычные очертания растворились и возникли вместо них новые, словно воспринятые с совсем другой точки зрения.
Я почувствовал, а потом и осознал, что рядом со мной незримо возникла другая личность. Я узнал ее – это был я, каким увидел себя в том памятном сновидении. Каким мог бы стать, родись моя душа в теле острова. Но вместе с тем понимал, что прикоснувшийся ко мне разум – гораздо больше, чем просто вариант моего «эго».
На короткое мгновение я увидел все глазами Радуги. Остров открыл передо мной свою память, и я успел уловить – нет, не факты истории этого удивительного клочка суши, но осмысление этой истории. От самого начала, когда остров рос и стал велик, когда казалось ему, что это по его воле отрываются и уносятся в кипящий хаос океанской дали сливающиеся в материки клочья суши.
Потом были годы неторопливого мышления и осознания. Годы озарения. Годы покоя и пробуждения.
Когда на острове поселились первые жители, остров уже был слишком стар и мудр, чтобы считать своих «домочадцев» ровней, хотя это и были существа, которых люди долго называли богами, которые всегда четко знали, чего и зачем они хотят. Но даже их могучий ум, даже власть над собственными страстями и порывами не спасли их от ошибок.
Остров сопереживал своим поселенцам – он никогда не считал их глупыми или тем паче недостойными доверенной власти. Но когда поселенцы ушли, не горевал о них.
Снова были годы покоя. Может быть, века – для Радуги это несущественно. А потом началась странная, непонятная острову борьба. Некоторые старожилы пожелали вернуться, чтобы покорить Радугу. Никогда прежде такого не было. Остров не понимал самого слова «покорение». Только чувствовал, что слово это холодно и темно, в нем таилось зло. Каждый раз, когда желание какого-нибудь покорителя (а может, одного и того же – старожилы легко меняли обличье, и Радуга не всегда различала их, ибо не считала нужным), пробивалось к Сердцу, Сердце замирало от ужаса.
Как бы ни относился остров ко времени, эти желания были выше его терпения…
«Если вкратце, то наш мир ты мог бы назвать слегка затянувшимся Средневековьем…» – сказал Заллус. Остров узнал колдуна в моей памяти, и слова его отозвались в душе Радуги пониманием. Это было знакомо.
Слегка затянувшееся Средневековье – слегка замедленный ход истории. Возможно, главная причина несоответствия истории моего мира и этого. Таким было последнее желание уходящих богов: пусть мир не спешит, пусть подождет… Боги уходили, чувствуя, но не вполне осознавая свои ошибки, и им казалось, что требуется только время, чтобы понять. Их желание было искренним, но столь грандиозным, что Сердцу – Цветку исполнить его было не по силам.
И Разум острова исполнил их просьбу. Время замедлило свой бег. Ровно настолько, чтобы потрясения, неизбежные даже при малейшем движении в развивающемся мире, не были особенно разрушительными, чтобы не выбрасывались за борт целые поколения опоздавших к переменам. Такое замедление истории остров вообще не считал чем-то существенным.
Но то, чего желали старожилы… или один старожил, если это все время был он…
«Отличить их можно по особому ярлыку с изображением свернувшейся восьмеркой змеи…» Двойной знак бесконечности: математический и мифологический, сдвоенное кольцо змея Уробороса, кусающего себя за хвост. Идеал Заллуса – закольцованное время…
Для чего это Заллусу? Остров не знал, не знал и я. Однако даже тень предположения, что колдун, легко перемещающийся по лепесткам Вселенной, получит власть останавливать время, повергала в ужас. Для острова это было равносильно вечной смерти: он мыслил глобальными категориями, для него естественно было в первую очередь подумать о том, что совершенно остановившееся время означает, по иссякании инерции, полную остановку всякого движения в мире, а значит – закуклившуюся, вечно длящуюся смерть.
Я мыслил проще. Мне представилось, что мой мир подвергся такой же опасности. Замер – в свой нынешний переходный момент, замер в грязи и страдании, в торжестве серости и пошлости, застыл, утратив ориентиры…
Но еще сильнее был другой страх острова: если кто-то дотянется до его разума, он не сможет воспрепятствовать исполнению желания!
Как вообще такая власть оказалась доступной? Почему сразу же, как только завершился первый акт Творения, не ушла эта сила из мира, для чего осталась великим искушением для посвященных?
Я тоже не мог этого понять, однако ситуация вовсе не казалась бессмысленной. Определенная логика чувствовалась и в том, что остров, исполняя желания, не мог их загадывать, потому что вообще не умел чего-то желать. И в том, что истинную власть этого странного Разума можно постичь только через его Сердце.
…Закольцевать время. Это не укладывались в голове, но в миг, когда я мог мыслить разумом Радуги, все представлялось просто и ясно. Более того – я ощущал, что прямо сейчас могу сделать это, а могу, осознанно пожелав, снять историю мира Радуги с тормоза. Могу изменить ход истории. И – не только этого мира. Остров позволил бы мне сделать все – потому что доверял моему слабому человеческому разуму, наделенному желаниями…
Или просто потому, что я – прошедший своего рода испытание Цветком, знающий тайну Сердца – прикоснулся к носителю Разума? Весело журчащей воде крохотного ручейка, мимо которого так легко пройти.
Догадка нашла отклик в сознании Радуги. И мне опять стало страшно, когда я вспомнил о Заллусе. Если кто-нибудь привезет ему хотя бы фляжку этой воды… Я не мог вообразить его желания, но легко мог представить, какие возможности он приобретет. Трудно выразить словами, но в тот миг я сам понимал, что могу ВСЕ. Или почти все, но человеческое воображение не способно четко осознать границу, за которой кончается это почти.
Нет, миллионы сегодня привяжут меня к родному миру, приклеят к нему, пригвоздят! И наверняка наступит момент, когда их сила здесь покажется мне недостаточной.
И возникнет сильнейший искус восполнить недостаток миллионов властью Радуги. Смогу ли я удержаться от того, чтобы привлечь ее в наш мир?
