Дмитрий Чистов - Время колесниц
Пришлось на время отложить резец в сторону и размять затёкшую кисть. Равномерный нажим на инструмент отнимал немало сил, требуя предельной концентрации внимания.
Шуршание сминаемых стеблей травы возвестило о приближении гостя, рискнувшего нарушить моё уединение. Им оказался молодой послушник в белой шерстяной хламиде моего храма. Остановившись на почтительном расстоянии, он замер в неподвижности. Я знаком подозвал его подойти ближе, иначе бедняга простоял бы на границе вытоптанного участка хоть до завтрашнего вечера, но не решился бы помешать погружённому в размышления Настоятелю.
— Что там у вас?
Он молча подал мне свинцовую табличку. Процарапанные на её поверхности знаки послания складывались в просьбу вернуться в святилище до захода солнца.
— Что-нибудь важное?
Послушник молча пожал плечами. Не знает.
— Возвращайся и передай им: пусть подождут. Я бы желал побыть здесь ещё немного.
Парень кивнул и вприпрыжку побежал обратно; я же вновь уселся, подогнув под себя ноги, отложил в сторону доску и вновь оказался поглощён воспоминаниями.
Как-то, надумав посетить своего Учителя, я отправился в цитадель Гориас. Достигнув цели своего неблизкого пути, я обнаружил крепость в полном запустении. Двор весь зарос травой. Ветер хлопал незакреплёнными ставнями на окнах домов, забавлялся с хитроумными тренировочными манекенами и припорошил пол трапезной мелким песком.
На плоской крыше каменного дольмена сидел одинокий Фехтне и выводил на флейте унылые трели.
— Что ты играешь? — спросил я у него.
— Припоминаю мелодию к одной старой песне.
— Споёшь мне её?
— Я позабыл слова.
— О чем же была эта песня?
— Она о любви младшего сына Торнора к прекрасной Лоайне, — ответил маг. — В ней пелось о похищении его возлюбленной и о том, как готовил он месть похитителю. Как стоял он у порога дома и смотрел на сыновей Вана, избивающих ургитов, и сердце его радовалось.
— Каков же конец у этой баллады?
— О, главный герой подходит к освобождённой Лоайне и говорит ей: «Теперь мы будем счастливы вместе, дорогая». Она же отворачивается и отвечает примерно следующее: «Поди прочь, коварный Фехтне! Ты мне больше не мил; впрочем, откровенно говоря, я не любила тебя и раньше. Отныне же в моём сердце не осталось ничего, кроме презрения и ненависти». Сказав так, она удаляется оплакивать погибшего Урга, а он уходит куда глаза глядят — в далёкие земли, на поиски Знания.
— Грустная песня.
— Да, сюжет невесёлый. Неудивительно, что бродячие певцы редко её исполняют.
— А что случилось затем? Чем закончилась та история?
— Ничем. У подобных историй не бывает завершения. Вопреки расхожему мнению, время — худший из лекарей. Ни одну рану оно не залечивает до конца. Рано или поздно все они открываются снова, — ответил Фехтне и вновь поднёс к губам свою флейту из берцовой кости.
Я присел подле него и, дождавшись перерыва между мелодиями, сказал:
— Крепость выглядит брошенной.
— Я разогнал всех учеников,— пояснил он.
— Зачем?
— Они мне больше ни к чему. Моя месть завершена; в этом спектакле я доиграл свою роль и собираюсь провести остаток жизни в тишине и покое. Не так давно здесь побывал Ван, после его проповедей у меня возникло желание посвятить себя занятиям философией.
— Учитель, могу ли я задать тебе вопрос?
— Задавай.
— Я — из великих героев?
— Нет, Эдан. Ты не из великих героев. Можешь не волноваться на свой счёт. Это так же верно, как то, что я не гожусь в боги.
— Спасибо, Учитель. Я очень рад! Ты развеял мучившие меня сомнения и успокоил моё сердце.
Со стороны Фехтне послышался короткий смешок:
— Не за что. Хотя, если подойти к вопросу философски, каждый из нас — суть темница, в которой заключён очень маленький, но великий герой!
Затем, несколько лет спустя, я посетил и Клехта, колдуна из далёкого посёлка рудокопов, выполнив тем самым данное ему когда-то обещание.
Колдун и его помощник Тиу сидели в тех же самых позах, в которых я их оставил, — как будто вовсе не покидали это место. Кондор ослеп от старости и не слезал со своей жердины, по-стариковски тряся лысой головой. Когда Клехт неуклюже поднялся на ноги, я заметил, что он совсем одряхлел, а его внимательный взгляд как-то померк; в глазах остались лишь усталость и тоска.
— Не думал, что снова увижу тебя, — прошамкал он беззубым ртом. — Жизнь отмеченного силой человека проходит особым путём, не так ли? Ты совсем не изменился.
— А ты состарился.
— Людям свойственно стареть. Смертный, посвятивший себя наращиванию личной силы, может за счёт неё несколько удлинить свой век. Многие, подобно мне, одалживают у смерти несколько лишних десятков лет, иные — веков, но вовсе не становятся богами; время берёт своё в любом случае. Я не бессмертен, и прошедшие годы для меня — немалый срок.
— О каких десятилетиях ты говоришь?
— А сколько, по-твоему, прошло со времени нашей встречи?
Я немного помедлил с ответом:
— Не знаю. Я не веду счёт времени.
— Двадцать четыре года! Двадцать четыре года, а ты почти не изменился, Эдан!
— Не может быть! Так долго...— Услышанное показалось мне невероятным, но колдун вовсе не собирался шутить. — А ведь я почти не заметил этих лет!
— Так должно было случиться. Твоей судьбой располагает определённая сила, с которой ты тесно связан. Вот почему ты совсем не постарел. В её сиянии исчезло само понятие времени, не правда ли?
Я пытался оправдываться, но колдун прервал мои слова жестом руки:
— Дар Старших Богов состоит из трёх равных частей, и ты знаешь об этом. Есть разум, дух, иначе называемый сердцем, и воля. Каждый выбирает, по какой из трёх дорог последовать, однако все они сходятся к одному-единственному перекрёстку, под названием Небытие. Никто, в сущности, не способен ответить на вопрос, что нас ждёт по ту сторону реки, которой оканчивается Серая Долина; поэтому стоит ценить отпущенное время. Считай свои дни и годы, веди счёт встречам и расставаниям, проживай каждый день так, словно он — последний.
Так сказал мне Клехт; и с тех пор я стал вести счёт годам; скрупулезно заношу на жёлтые навощённые доски из лиственницы события, которым я был свидетелем или в которых участвовал, а таковых накопилось в избытке. Правда, роль отца-настоятеля крупного храма требует немалого времени: поскольку почти каждый теперь занимается не своим делом, людям по нраву бог, носящий прозвание Многоискусного и не гнушающийся любой работой. У Бринна появилось немалое количество последователей и святилищ. Сам он нисколько не изменился, и это неудивительно.
Вчера в мои ворота постучался грязный босоногий пилигрим, одетый в латаную хламиду и дырявую широкополую шляпу. Выслушав его жалобы и причитания, сердобольные слуги проводили побирушку на кухню и накормили своей простой едой. Он многословно поблагодарил их, а когда склонился в низком поклоне, из-за пазухи странника выпали три усеянных шипами мячика.
