Василий Тарасенко - Драконий Катарсис. Изъятый
С чего вдруг Феликса потянуло всмотреться в жратву больших полосатых тварей, каждая из которых была снабжена рядами острых клыков и двумя парами рогов? Но, разглядев в пасти одной из зверушек опухшую от гниения тонкую руку с ломаными пальцами, Феликс согнулся в попытке извергнуть из себя внутренности. Судя по размерам, рука принадлежала ребенку. Яровой, студент четвертого курса медицинской академии, в прозекторской бывал чуть ли не чаще, чем на лекциях, изучая человеческое тело. И не узнать останков не мог. От ужаса в его голове помутилось… Но ненадолго: все-таки медики — народ крепкий, нервные барышни после первого месяца в академии не задерживаются.
В голове Феликса словно что-то щелкнуло, и перед глазами побежали кадры воспоминаний. Деревенская гопота, которую занесло в поселок, не смогла пройти мимо парня, решившего проветриться от возлияний. Золотая молодежь всегда вызывала у гопоты охотничий азарт, особенно когда рядом больше никого нет… Яровой вспомнил блеск ножа в руке одного из туполицых уродов. Потом была чернота. И пробуждение в каком-то странном мире… А потом началась шизофрения. Было очень странно вспоминать реальность и свое к ней отношение. Вот его прокалывают несколькими острыми штырями, а он смеется, уверенный, что ему просто наносят супружескую татуировку. Вот новоявленная «супруга», а по факту хозяйка, со спокойной миной на лощеном лице отпиливает ему кисть левой руки, презрительно выговаривая за какую-то пустяковую провинность… А он уверен, что это просто милая ссора с женой-нагайной, не воспринимая самого факта физической расправы.
Феликс пораженно вскинул обе руки и уставился на пальцы — кисти на месте. Ему потом отрастили руку заново. Воспоминания хлынули бурным потоком. Последние события показали, с чего это Феликс очутился в зундоре, так называлось помещение для содержания зундов — животных, дающих нагам мясо и крепкие шкуры для выделки. Типа он высказал свое мнение о чем-то в неподобающих выражениях. Жена якобы отослала Ярового спать отдельно, напоследок треснув по затылку (на самом деле полоснув по спине кривым мечом). Милые бранятся — только тешатся…
Феликс пришел в неописуемое бешенство. Его взгляд остановился на рукояти топора с широким лезвием, воткнутого в один из столбов, поддерживающих крышу зундора. Мясницкое орудие магнитом притянуло взгляд и не отпускало. А в голове переломанного, не раз искалеченного гехая-эльфа, когда-то бывшего человеком, пульсировал болью гнев, от которого ломило виски.
Феликс встал на ноги и, пошатываясь, подошел к столбу, где вцепился обеими руками в топорище инструмента забоя хищных тварешек, испокон веков служивших нагам домашней скотиной. Сквозь узкие щели нескольких окошек в зундор проникали лучики серого света, а по крыше мерно тарабанили капли дождя, как и все десять лет, что Феликс провел под этим небом…
С хрустом лезвие покинуло деревянный столб, и топор потянул руки к загаженной земле. Исполосованное шрамами лицо Феликса скривилось в усмешке. Он прошептал:
— Пора нам наконец поздороваться по-настоящему, дорогая.
Копошившиеся рядом зунды настороженно вскинули головы и уставились на эльфа, а спустя долгую минуту тихими тенями разбежались от страшного гостя, провалявшегося рядом с ними всю ночь и почти весь день.
Свобода — тяжкое бремя, особенно после забвения и многолетнего самообмана. По всему Кавану то там, то здесь пробуждались гехай, вырванные из магической западни. Кто-то мгновенно сходил с ума, кто-то впадал в гнев и начинал кровавые разборки, кто-то в страхе забивался в самые дальние щели… Но некоторые поняли, что все не так плохо. Не бывает правил без исключений.
Выжженная земля, Кенские горы, Скалы Оронна,
замок Сенеджио
Эцио ворвался в их супружескую спальню, схватил в охапку катавшуюся с воем по полу, устеленному мягкими коврами, светловолосую жену-вэрру и испуганно спросил:
— Что такое? Что с тобой, Лари?! Не пугай меня!
Оборотень, весьма хлипкая на вид для своего племени, на миг притихла, а затем вновь завыла, облапив мужа руками и глядя бессмысленным взором в потолок. Старому вампиру происходящее внушило настоящий ужас. Он души не чаял в своей супруге, а теперь та обезумевшим взъерошенным существом пребывала в странной агонии. Когда сорок лет назад в руки Эцио попала вэрра-гехай, глава клана Сенеджио и представить не мог, что влюбится как мальчишка в утонченную перевертышку, смотрящую на мир счастливыми глазами. И плевать вампиру было на заклятие, спутавшее девушке разум. Их реальная совместная жизнь ничем не отличалась от той, что внушала Лари магия эльфов.
Эцио насмотрелся на то, как обращается с гехаями большинство их владельцев. От некоторых случаев даже его, кровопийцу, бунтаря и древнего злодея, бросало в холодную дрожь. Он всю долгую жизнь считал, что нельзя мучить врага и категорически нельзя излишне мучить того, кто от тебя полностью зависит. Честнее будет просто убить… Ну, поиздеваться там денек-другой. Но не до такой же степени! Не годами же?!
То, что происходило сейчас, вампира напугало. Его Лари, сокровище, любимая супруга и верный товарищ во всех начинаниях, билась в судорогах, а он ничего не мог поделать. Чтобы помочь, надо знать — от чего помогать. Единственное, что смог сделать вампир, это осторожно вмешаться в сознание жены и постараться снять эту агонию. Уже покидая разум супруги, Эцио понял, что привычная пелена заклятия, мерцавшая все эти годы на ауре вэрры, куда-то испарилась. Догадка вампира озадачила. Похоже, что-то случилось в подлунном мире, что-то такое, что смело заклятие. И сейчас его Лари обретает настоящее сознание — свое, а не воображаемое. Ее память срастается с реальностью.
Вампир почувствовал, как тело в его крепких объятиях расслабилось. Смущенный голос женщины промурлыкал в шею:
— Ну, ты совсем клопом стал! Вцепился так, словно хочешь выдавить из меня всю кровь до капли.
Эцио с облегчением выдохнул, дунул в светлую макушку, ероша волосы, и сказал:
— Помолчала бы, кормушка ходячая. А то еще что-нибудь случится.
— А я теперь знаю, как меня зовут на самом деле… — В голосе Лари скользнули нотки удивления, но при этом угадывался и покой. — Хочешь, скажу?
— Как хочешь, кормушка. — Губы вампира расползлись в ухмылке.
Вэрра закопошилась в его объятиях, устраиваясь поудобнее, после чего задумчиво протянула:
— Никогда не думала в прошлой жизни, что так втрескаюсь в клопа-переростка.
Эцио захохотал, ощущая в душе небывалый подъем. Сколько лет он слышал от супруги признания в любви, но всегда оставался осадок опасения, что эти слова — лишь результат заклятия. А теперь он понял, что все в его жизни совершенно правильно и прекрасно. Вэрра в его руках уютно засопела, усталость взяла свое — она засыпала. А вампир сидел на полу, укачивая свою любимую, и безмятежно, улыбался вечернему небу, серой проплешиной видневшемуся в стрельчатом окне супружеской спальни.
