Надежда Попова - Natura bestiarum.
— Или не желают разводить панику среди праведников, — пожал плечами он. — Этим лишь дай повод… Шах. Я в близящийся Апокалипсис поверю, когда увижу кровавые реки, в Антихриста — когда… Тут не знаю. Кандидатов в Антихристы за последние почти четырнадцать веков было уже множество.
— Почти четырнадцать веков, — повторил Ван Ален задумчиво. — Через шесть лет — новое столетие. Еще через сто — середина тысячелетия. Полторы тысячи лет; не столько ли и было отпущено человечеству?
— Отпущено — на что?
— На то, чтобы доказать, что оно может жить в этом доме, — пояснил наемник, поведя рукой вокруг. — Что может уследить за своим жилищем, не развалить его, не допустить, чтобы плодились тараканы и крысы, которые растаскивают это жилище на части. Тысяча лет и еще пятьсот — не довольно ли?
— Полагаешь, Свое тысяча пятисотое Рождество Иисус отметит большим бумом? знатный рождественский подарок — стереть человечество с лица земли… Говоря откровенно, я слабо представляю этого славного парня уничтожающим всю землю вкупе с младенцами и праведниками за пару крыс в подвале или обосновавшегося в кухне таракана. Но у нас в любом случае в запасе еще столетие с маленьким хвостиком. Ну как передумает.
— Ты еретик?
— И многие отвечали на этот вопрос прямо? — улыбнулся Курт; наемник молча усмехнулся в ответ. — А ты — из тех проповедников?
— Вопящих пророчества, с цепями на шее и непотребно истрепанным Писанием?.. Господь с тобой. Я — из тех, кто считает, что собственный дом надо чистить от тараканов, клоповный матрас — сжигать, крыс — травить, и тогда дом может простоять долго. И, знаешь, лично мне для этого не обязательно надо иметь стимул типа близящегося Конца Света. О полутора тысячах — это я так, к слову. Занятная идея, вот и все.
— Каких только идей не наслушаешься за свою жизнь, — вздохнул Курт, подвинув вперед скорохода. — Шах.
— А ты скептик.
— Мне по душе Фома. Вложить персты…
— На твоем гербе крест, — заметил Ван Ален, заграждая короля. — Я решил…
— Моя семья — люди набожные. А вот у меня с этим проблемы.
— А это? — усомнился наемник, кивнув на четки, висящие на его запястье; Курт пожал плечами:
— Подарок одного священника. Вручил их мне с упреком в том, что молюсь недостаточно часто и вдохновенно.
— Вы с приятелем — как два сапога из одной пары; я был уверен, что вы члены какого-нибудь ордена или общества…
— Общества[12], — согласился он.
— Не хочешь отвечать, — констатировал Ван Ален, выждав два мгновения тишины. — Ну, не стану давить… Шах.
— Однако, — одобрил Курт, пристально оглядев доску. — Парень с сюрпризом…
— Не ожидал от наемника?
— Признаю, не ожидал… Мат.
Ван Ален поджал губы, оглядев доску с некоторой растерянностью, и, вздохнув, уронил набок короля.
Наемник сдал еще не одну партию, однако особенной досады по этому поводу ни в словах, ни в голосе его Курт не отметил, не уловив и тени азарта; казалось, метель, колотящая в стекло, занимала мысли противника куда больше, как, собственно, и всякого в этом зале. Вдоволь навздыхавшись и нажаловавшись друг другу многословно или вскользь на сорванные планы, постояльцы понемногу рассосались по комнатам, и лишь когда никого, кроме зевающего трактирщика, не осталось, Ван Ален, показно вскинув руки, объявил о полной капитуляции.
В комнате, снова натопленной и оттого, невзирая на крайнюю скудость обстановки, уютной, вздымающаяся за окном вьюга казалась чем-то малозначащим и отвлеченным, а мерное подвывание ветра и мелкий перестук снежинок скорее убаюкивал, чем раздражал. В сон Курт погрузился мягко и крепко, без видений, перестав слышать ветер, и когда глаза вдруг сами собою открылись, он не сразу сумел осознать, почему мозг упрямо и назойливо требует от тела проснуться и подняться с постели. Бруно на соседней лежанке так же сонно и мутно хлопал глазами, привставши на локте и озираясь, слушая, как и он, какие-то невнятные, словно размазанные звуки, долетающие с трактирного двора.
— Что за… — начал помощник растерянно и, когда ветер на секунду стих, дабы набрать духу и взвыть с новой силой, в этот короткий миг явственно и четко донесся захлебывающийся, панический животный визг.
— Кони! — проронил Курт, разом проснувшись, и сорвался с постели, различая теперь, как гремят в конюшне копыта и грохочут доски загона.
В сапоги он влез вслепую, бросился к двери, на ходу сдернув висящий на изголовье арбалет, и вылетел в коридор, слыша топот Бруно за спиной. У самой лестницы рывком распахнувшаяся дверь едва не сбила с ног, и Ван Ален, встрепанный и полураздетый, но с уже обнаженным мечом, на долю мгновения приостановился, бросив в их сторону короткий хмурый взгляд.
— Что происходит? — донесся уже в спину голос трактирщика Велле, однако к нему никто не обернулся, пытаясь сбежать по узкой лестнице, не сбив при этом друг друга с ног.
За дверь Ван Ален вымахнул первым и, не задерживаясь, бросился к конюшне, утопая по колено в сугробах. Курт, щурясь от бьющего в глаза снега, устремился следом, плохо видя за мутной пеленой темнеющий впереди силуэт каменного строения; на три мгновения приостановившись, чтобы разложить и зарядить арбалет, он тут же потерял наемника из виду, лишь по еще более темному провалу в темной стене поняв, куда следует бежать.
Ван Ален, когда он ступил внутрь, обнаружился посреди конюшни; под низкими сводами было темно, и впрямь протопленный воздух проворно убегал прочь через настежь растворенные воротца, заполняя все вокруг холодом и снежными мухами. Мухи садились на пол и гибли там, исчезая в черных, парящих на морозе лужах подле растерзанных лошадиных тел.
— Твою-то мать… — пробормотал Бруно растерянным шепотом, и Ван Ален вскинул руку, призывая к тишине.
Тишина, однако, и без людских голосов рушилась на куски: в самом дальнем загоне, во мраке, нервно фыркая и посверкивая глазами, топтался, грохоча копытами по камню, сгусток темноты — черная, как адская ночь, кобылица. Согревающая конюшню печь отстояла лишь на несколько шагов от нее, и не погасшие еще угли бросали рдяное пятно света на ее тяжело раздувающиеся ноздри…
Снег позади хрустнул, и все трое обернулись одновременно, вскинув оружие; едва не сжав на спуске палец, Курт зло ругнулся и отвел арбалет от застывшего на пороге хозяйского сына. Лицо парня было ошалелым и испуганным, и на лошадиные тела он смотрел с ужасом, не сразу сумев выдавить:
— Что здесь случилось, Господи…
— Тихо, — осадил его Ван Ален, нерешительно ступив вперед и косясь в темные углы конюшни настороженно. Перехватив рукоять меча поудобнее, он опасливо прошел дальше, оглядываясь, вслушиваясь и, кажется, даже принюхиваясь.
