Александр Уралов - К.И.С.
Разлепив заплывшие глаза (уберег все-таки), я сообразил, что лежу на боку, на каменном холодном полу, а передо мной валяется скомканная куртка и рядом с ней моя сумка. В голове все плыло и мутилось, и долго размышлять я не стал. Поминутно охая, стараясь не делать резких движений, закусив, сам того не замечая, губу, медленно-медленно я добрался до сумки. Отталкиваясь ногами, я полз на спине, — живот и грудь запеклись кровью и, трескаясь при малейшем шевелении, эта корка болела ужасно. Кое-как я нашарил флягу с бальзамом…
Спасибо тебе, дорогой мой Медведь! Если бы ты знал, как помогла мне твоя мазь, чудесный эликсир! Я смазывал свои многочисленные раны, и боль почти сразу утихала. Вспомнив советы Киса, я сделал глоток бальзама и вскоре мне уже не было больно дышать, прошли тошнота и спазмы в груди. В голове уже не так звенело и вообще стало «веселее» жить!..
Осторожно натянув рубашку и куртку, я, морщась, сел на массивные железные нары и задумался, оглядывая камеру, в которой мне довелось прийти в себя. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что попал я «в гости» к Гвалауку не случайно. Вот только зачем я ему понадобился? Почему он не изуродовал меня, не убил, в конце концов? Наверняка, бальзам мне подсунули мне затем, что я «вошел в форму» и был готов для «дальнейшего прохождения службы».
Похоже, что Гвалаук хотел вчера (?) что-то предложить мне (а может быть и выведать), но его палаческая натура не выдержала, и он дал волю своему бешенству. Так… Разговор не состоялся, но он будет продолжен. Что ж, мерзкая тварь, мы еще посмотрим, кто кого!..
Хотя, что ж я хорохорюсь? Возьмут за руки, за ноги и…. бр-р-р-р!
Камера была самая, что ни на есть, одиночная. Глушь, тишина, окон нет, света — мизер. Кстати, о свете… скоро сгорит во-о-он тот огарочек, — и на стене прилеплено еще раз… два… три штуки. Надолго не хватит… Железная дверь без глазка. В углу — дыра в полу, из которой идёт густая вонь. Словом, налицо весь набор, встретить который можно в любом приключенческом романе.
И куда ж меня занесло?..
А что, если Гвалауку просто нужен объект для удовлетворения своих садистских наклонностей? Этакий свежий материальчик для развлечения в виде пыток? Обдерут, а ты опять бальзамом мажешься. Пытка Прометея… Хорошенькая перспектива! Бросить к черту флягу в колодец?… Вздор, найдутся подходящие средства.
Да-а-а… Видимо, пришла пора расплачиваться за ту относительную легкость, с которой я шагал по этому миру. Легкомысленностью, конечно, это не назовешь, но честно говоря, я стал весьма уверен в своих силах и появилось даже ощущение некоего суперменства Черного Рыцаря и его неуязвимости для больших и серьезных ран…
Где же Стивенс? Эх, мне бы мой меч!..
* * *Я доедал припасы из сумки (после бальзама проснулся зверский аппетит) и в сотый раз задавал себе одни и те же вопросы. Стук в дверь ничего не дал. Похоже, что за ней никого не было. Несколько раз я засыпал и снова просыпался, с тоской видя все те же стены, осточертевшие нары и склизкий пол.
Шло время… Раны мои почти зажили, и уже можно было безболезненно двигаться. Я «созрел» для новых допросов, но никто не приходил. Настал час, когда погасла последняя свеча и я остался один на один с собой в этой тьме египетской.
Не знаю, сколько дней сидел я в камере. Когда свеча затухла, время окончательно остановилось. Мне показалось, что прошло не менее года, прежде чем за дверью раздались шаги и залязгал ключ, отворяя мои «апартаменты».
Слабый свет допотопной лампы резал глаза, как стоваттная лампочка. Вошло несколько человек культуристского вида… тьфу ты, пропасть, и у этих головы глиняные!
Еще парочка таких же тупоголовых дожидалась в коридоре, блестя керамикой своих черепов. Заключив меня в «почетный четырехугольник» тюремщики повели Черного Рыцаря по темным крутым лестницам куда-то вверх.
Но вот проскрипела и грохнула последняя дверь, и ввели меня в роскошные апартаменты (теперь уже без кавычек). Тощий с рахитичным животом навыкате дядя, одетый во все бледно-сиреневое, скрипит мне:
— Великий Гвалаук дает вам возможность отдохнуть в этих комнатах!
С этими словами он торжественно поворачивается и чинно уходит, источая холодное презрение. Стою я, и ничегошеньки не пойму. Сами понимаете, готовился я совсем к другому… А тупоголовые меня грубо в спину толкают, — иди, мол, что торчишь посередине прихожей. Озлился я, развернулся, да как оттолкну того, который ближе. Прорвалась давно сдерживаемая ненависть, плети вспомнил, вот и не выдержал.
— Да пошел ты отсюда!
Здесь я испытал одно из самых сильных потрясений в моей жизни… Глиняноголовый зацепился ногой за пушистый ковер и, не удержавшись на ногах, упал, ударившись затылком о косяк. Звук был, как от цветочного горшка. Голова раскололась, а она и вправду пуста! Обычная глиняная болванка! Черепки на полу лежат, а тело, — вы понимаете, — ЖИВОЕ ТЕЛО нелепо шарит вокруг себя руками, пытаясь подняться…
(Фу, до сих пор у меня колотится сердце, как вспомню этот ужас…)
Отскочив, я прижался спиной к расписной колоне. Глиняноголовые тупо воззрились на упавшего, а потом двое из них подняли тело подмышки и повели. Безголовый крепко держался за них и неуверенно перебирал ногами. Все это было так жутко… И тело, равнодушно шагающее, куда ведут, и «близнецы» размеренно топающие к двери, и куски лица, в беспорядке валяющиеся на полу и хрустящие под ногами идущих… Лязгнула, захлопываясь, дверь и я остался один, не сводя глаз с черепков.
Я немного ополоснулся в небольшом каменном бассейне, куда из оловянной трубы стекал ручеек теплой воды. Удовольствие от купания сводили на нет постоянные ощущение слежки. Приведя себя в порядок, я с сомнением посмотрел на богато сервированный столик в самой большой комнате (точнее, это был уже зал средних размеров). М-да… пожалуй, будет лучше, если я пожую остаток хлебушка из моей сумки.
Расположившись в готическом кресле, я охотно завтракал (обедал, ужинал?) горбушкой черного хлеба с солью и запивал её последними глотками воды из фляги. В качестве приправы я разглядывал висевшие на стенах портреты мрачных особ в пышных костюмах. Некоторые из них явно подражали портретам ростовщика из общеизвестной повести Н. В. Гоголя. Нарисованные глаза следили за мной. Я глянул на кисти моих рук с плохо зажившими шрамами от наручников на запястьях и начал потихоньку закипать. Все эти фокусы изрядно надоели моей нервной системе, черт бы их перелопатил!
Я встал с кресла и упершись руками в бока оглядел портреты недобрым взглядом. Те злобно щерились, сверкали сатанинскими глазами и даже тихо шипели. Я нагнулся к золотой чаше с яблоками, заманчиво блестящими своими сочными боками, выбрал пару штук поувесистее и с наслаждением швырнул в самый усердствующий портрет.
