Тимофей Печёрин - Наследник подземного мира
Глава третья
Первое правило выживания на каторге — не перетрудиться. В смысле, не выкладываться полностью во время работ. А уж чего-чего, а их хватало. Часами заключенные дробили породу киркой, собирали куски руды и наполняли ею тачки. Чтоб затем бегом… ну или хотя бы не слишком медленно гнать эти громоздкие железные коробки на единственном колесе через подземный туннель. В ближайшую пещеру, служившую складом.
Дальнейшая судьба руды была вне ответственности каторжан. На переработку ее забирали уже другие люди. Скорее всего, из свободных. Заключенным работу, связанную со столь дальними переходами никто бы не доверил. Ибо сбежать и затеряться в подземном лабиринте даже легче, чем в густом лесу.
Собственно, подземным лабиринтом данный мир и ограничивался. Сплошь состоя из туннелей, гротов и пещер разной обширности. И ни один, даже самый протяженный и извилистый туннель не выводил туда, где светит солнце. Об этом несостоявшийся наследник Даргоза услышал по пути на каторгу.
И тем не менее, даже здесь жили люди — говорившие, что удивительно, на одном языке с Олегом-Алгаром. Последняя загадка, впрочем, разрешилась довольно просто. Если верить гонцу по имени Дазз, угодившему на каторгу вместе с Замшеловым, это не местные жители знали русский язык. Но напротив, Олег обучился здешнему наречию в момент перехода через портал. Подобно тому, как и сам гонец овладел языком Пушкина и Достоевского, пока доставлял послание от кастеляна Халласа. И придворный писарь, данный документ составивший.
Таково уж было свойство порталов: даровать всякому входящему знание речи, принятой близ пункта назначения. Пребывай Алгар в Поднебесном Мире под именем Оливье или Альваро — и письмо из Даргоза пришло бы к нему, написанным на безупречном французском или испанском языке.
Не самое важное, но чертовски полезное свойство. По дороге на каторгу Олег подумал, что неплохо было бы использовать его для обучения себя любимого иностранным языкам. Ну, чтоб хотя бы на Земле… вернее, в Поднебесном Мире перед ним открылось побольше дверей. Коли уж с наследованием престола не выгорело. А то даже университетский курс инглиша не пошел Замшелову впрок. При переводе даже одного предложения ему требовался словарь.
Конец этим праздным мечтам и сетованьям пришел с окончанием пути. По прибытии Олег, Дазз и еще несколько новичков без прелюдий окунулись в трудовые будни железного рудника. Дроби-грузи-кати, дроби-грузи-кати… И заповедь «не выкладывайся полностью» в качестве негласного первого правила выживания.
Первого, главного — и по большому счету единственного. Для того чтобы не отдать концы через год-другой, знать большего и не требовалось. Еще не стоило гневить надсмотрщиков и управителя… но для этого тоже достаточно было просто следовать правилу номер один. Если не будешь выкладываться, то и не прогневишь. И парадокса никакого здесь не было, если подумать.
То есть, конечно, трудового рвения ждали и от подневольных работников. Что управитель, этот согбенный старик с козлиной бородкой и таким же голосом — что вольнонаемные надсмотрщики. Но соль в том, что ни премий, ни каких-либо поблажек за ударный труд каторжанам не полагалось. Зато предусматривались кары за недостаток трудолюбия.
Иначе говоря, если каторжанин за смену почти не добыл руды и даже ноги переставлял еле-еле — он рисковал остаться без кормежки. Или хотя бы получить хлыстом надсмотрщика по спине. И ничего, что еще вчера бедняга вкалывал что было сил. Отчего, собственно, и надорвался. Нюансы эти ни управителя, ни надсмотрщиков не волновали. Так что сбережение сил и здоровья было делом рук исключительно самих каторжан.
Чтобы постичь все эти незатейливые истины Олегу-Алгару хватило первых нескольких дней. Вернее, смен — поскольку ни дней ни ночей в подземелье не ощущалось. А затем, мало-помалу Замшелов выработал собственный стиль поведения во время работы на руднике. Всякий раз, попадая в поле зрения сытого крепыша с хлыстом, он принимался с остервенением катить тачку или молотить киркой по стене пещеры. Не забывая при этом пыхтеть и тяжело, прямо-таки в голос, дышать.
Зато остальное время Олег почти не напрягался. И хлыстом получил лишь дважды. И хотя принести много руды Замшелов не мог, в вину ему это вроде бы не ставилось. Видно из снисхождения к этому новичку, богатырем отнюдь не выглядевшему. К тому же бездельников на руднике хватало и без него: некоторые заключенные добывали даже меньше.
И все бы ничего, да только проливанием пота в руднике мытарства Олега не ограничивались. По окончании каждой смены каторжан загоняли в барак: пещеру, отгороженную железной решеткой. Здесь, на койках, а чаще просто на матрасах, раскиданных по полу, подневольным работягам полагалось отдыхать. Отсыпаться. А коли перетрудившихся среди них почти не было, то и отдых этот, увы и ах, не сводился к одному лишь сну.
Излишки энергии, сбереженные от кирки и тачки, каторжане употребляли то на болтовню за жизнь, то на азартные игры с ужинным пайком в качестве ставки. Нередки были и случаи выяснения отношений — само собой, способами далеко не дипломатическими. Немало тому способствовала и сама обстановка в пещере-бараке: его теснота, духота и грязь. Не говоря уж о далеко не ангельских характерах самих каторжан.
Спор на самую отвлеченную тему мог закончиться дракой. Попытки же миротворчества со стороны других заключенных лишь делали драку массовой. При полном попустительстве надзирателя. Все, что волновало этого типа с головой, похожей на помидор, трех его вооруженных помощников да штатного колдуна — разве что попытки побега. Каковых вроде не случалось.
Что касается Олега Замшелова, то находясь в пещере-бараке, он старался быть как можно менее заметным для товарищей по несчастью. В качестве спального места он выбрал грязный тюфяк в дальнем углу, да и в праздные споры не встревал. Вообще не отличался разговорчивостью. И все равно успел обрести сразу двух недоброжелателей.
Первым был крепыш по имени Клач, с первых смен распознавший в новеньком слабака. Второй, немолодой уже заключенный, заслуженно прозванный Молчуном, явно питал к Олегу интерес совсем другого рода. Причем еще менее обнадеживающий.
Новичка Молчун разглядывал — при каждом удобном случае. И столь пристально, что Замшелову становилось неуютно. О причинах такого внимания он догадывался. Хотя бы понаслышке зная о нравах, царящих в местах не столь отдаленных. Как в прочем, и в любых местах, где недостает дисциплины и отсутствуют представители противоположного пола. Независимо от мира.
Но Молчун хотя бы не облекал свой интерес в слова, не говоря уж о действиях. Тогда как Клач не упускал случая самоутвердиться за счет новичка. Демонстративно толкнуть его, мимоходом отвесить пинка или затрещину, наступить на ногу. В последнем случае он еще обычно осведомлялся с глумливой ухмылкой: «что, больно? Ох, извини!»
