Свенельд Железнов - Скоморох
— Ты ответишь за то, что втравил нас в это, паскудный мерзавец! — угрожал, давясь слюной, Леший.
— Я даже пальцем не тронул ни одного из вас, заморыши!
— Зато мы тебя тронем, дай срок! Коло скоморохов приговорит тебя к смерти — не отвертишься!
— Вот про Коло я послушаю с удовольствием. Давненько вестей о нем не было. Ваш Туровид еще не по-дох?
— Ублюдок! — Леший почти что завизжал от возмущения. — Тебя самого последний пес на псарне переживет. Великан, сделай что-нибудь! Раздави эту облезлую жабу!
Здоровяк взялся за края колодки и попробовал потянуть в стороны, чтобы освободить шею. Его мышцы вздулись буграми, лицо покраснело от напряжения. Колодка была сделана на совесть, даже силачу не удалось совладать с ней.
— Не могу, — виновато ответил Великан.
Леший загремел цепями в отчаянной попытке вырваться из своей колодки. Настолько сильна была его ярость, что он дергался и брызгал слюной, пока дверь в поруб не распахнулась и на пороге не появился сторож.
— Что тут за кутерьма? — сторож осветил факелом тюремное помещение. В руке он сжимал обнаженный меч и был готов пустить его в ход.
Леший сразу притих. Зато оживился Радим.
— Валуня, ты, что ли? — узнал он ратника, который провожал их с Богданом от ворот к усадьбе воеводы.
— Ага… — неуверенно ответил сторож. — Пошто меня знаешь?
— Скоморох я. Помнишь, утром нас вел?
— Ага. Вот где встретились. Вроде вас двое было, а тут трое.
— На эту парочку не обращай внимания. Они не со мной. Скорее против меня. Богдан же в тепле и уюте.
— Как же тебя угораздило?
— Вот эти курдуши постарались. Напали подло со спины, драку затеяли. Тут и сторожа набежали.
— Сам ты — курдуш! — подал голос Леший.
— Молчи! Не с тобой говорю, — приказал Валуня и снова обратился к Радиму: — Ну, коли не виноват, то утром отпустят. У нас с этим быстро. Либо на плаху, либо на свободу.
— Масленица на дворе. Кто ж об узниках вспомнит? Боюсь, ждать мне, пока все разъедутся восвояси.
— Верно. Гостей много важных. Обо мне и то запамятовали давеча, сменить забыли. Все смотреть ходили, как Симон с Переяславля мечом играет. Говорят, мастер в этом деле большой.
— Слыхал я про него. Да и видал в риге. Знатный варяг.
— Уж точно! Говорят, сейчас направляется в Нориг, чтоб наследство свое вернуть. Дядя-то евойный, Якун, отнял батьковщину, а Симона, тогда еще младенца, в Русь выгнал. Будет теперь в Нориге замятия. Другие молвят, Симон прямо в Ладогу ехал. Тут хочет могилу князя Олега искать, чтоб щит его языческий взять. Сила, говорят, в том щите волшебная, любой град покорится, как его блеск увидит. Не знаю уж, чему и верить.
— А могила князя Олега тут?
— Где ж ей быть! В те стародавние времена окромя Ладоги других градов не было. Курганы вокруг видел? Вот под одним из них, говорят, и уложен наш древний княже.
— Неужто воевода позволит могилы разорять?
— Отчего ж нет? Язычники там лежат. Говорят, в Киеве великий князь ужо все курганы срыл.
— Слыхал… Ну, а об Остромире что говорят?
— Боярине новгородском? Много всякого, он тут частый гость. Они с нашим воеводой можно считать, что друзья, хоть и не ровесники. Ежели воеводе что надо от князя, он первым делом с Остромиром советуется. Нет в Новгороде более влиятельного человека, чем Остромир. Нет и более богатого. Говорят, на строительство Софии княже у Остромира куны в рез брал. До сих пор не вернул.
— И боярыня, молвят, Остромиру благоволит?
— Это ты о чем? — удивился Валуня. — Вот про нее и Яна Творимирыча слухи ходили. Но поклеп это. Добродетельней нашей боярыни не сыскать, она у нас самая праведная христианка. Ежели б не она, до сих пор бы идолы поганые на улицах стояли.
— Верно. Видал я ее в риге. Добрая боярыня. Будь другом, передай ей, что в порубе томится скоморох Ра-дим. Скажи, вороги коварные кривду на него возвели.
— До боярыни меня не пустят. Я ж отрок младшой, — сказал Валуня грустным голосом. — Но ты не горюй, утром я нашего сотника найду и о тебе напомню. А сейчас мне пора. Еще обход делать. Спокойной ночи!
— Спасибо, Валуня!
Загремели засовы, запирая поруб, снова заворчал Леший:
— Не поможет тебе этот молокосос. Меня Остромир знает. Он за нас вступится. А тебя сгубит. — Леший противно рассмеялся.
Радим ничего отвечать не стал. Он свернулся калачиком и прикорнул в своем углу. Думать о неприятностях у него больше не было сил.
— Убирайся из града подобру-поздорову… — скрипучий голос раздался у самого уха. Радим открыл глаза и замер в ужасе.
Полуулыбка-полуоскал играла на сморщенном лице старухи. Радим узнал ее сразу, как только увидел. Та самая, что давеча крутилась в людской. Выцветшее платье и длинные седые волосы трепетали на ветру. Откуда в порубе ветер? Судя по одеждам старухи, ветер был очень сильный, почти ураган, но скоморох ничего не ощущал. Радим с трудом приподнял голову. То, что он увидел, его отнюдь не обрадовало.
Леший и Великан, как и весь поруб, исчезли. Вокруг расстилалась тьма. На фоне мрака ярким пятном выделялась фигура старухи. Теперь она смеялась. Хохотала противным резким голосом, будто несмазанная дверная петля скрипела на ветру. Радим закрыл глаза, но старуха не исчезла. Ее противное бородавчатое лицо то приближалось, то удалялось, навязчиво маяча во тьме. Ведьма. С ними Радиму иногда приходилось сталкиваться, когда неудачный трюк вынуждал залечивать раны. Но никогда ведьмы не являлись к нему и тем более не обращались по собственному почину. Ничего хорошего такое не предвещало. Радим попробовал закричать…
— Гад, еще и спать мешает, — раздался недовольный голос Лешего.
Радим продрал глаза и с облегчением отметил, что старуха пропала и он снова лежит на гнилой соломе в холодном порубе. Сон. Это был ужасный сон.
Некоторое время Радим возился в углу, переваливаясь с боку на бок, потом снова сомкнул глаза. Кошмаров больше видеть не хотелось. Лучший способ избежать их — настроиться на что-то приятное, заполнить мысли добрыми образами. Обычно Радим начинал думать о золоте, кучах звонких динаров и огромных самоцветов, но в этот раз как-то само собой получилось, что ему захотелось тепла и ласки. Перед его внутренним взором появилась девушка в простеньком сарафанчике и белоснежном кокошнике. Она плавно парила ему навстречу, улыбаясь и широко раскрыв объятия. Воображение само нарисовало нежные округлости боярской дочки, виденной на сегодняшнем пиру. Радим затрепетал и ухватился за сей образ. Девушка запала ему в сердце, красотой и обаянием сразив наповал. Во сне она была полностью его, и он мог делать с ней все, что угодно… Радиму стало тепло и уютно.
