Антон Кильдяшев - Дворяне и ведьмы (СИ)
По спине у него бежали мурашки каждый раз, когда Биша встречалась ему в коридорах и улыбалась. Её забавляло, что отец скоро умрёт и оставит своих детей без наследства. В Настасе это будило гнев - а ей было смешно, словно новые и новые лишения и бесчестье ей только в радость. А, может, она веселилась над ним, над его переживаниями и бесплодными метаниями в ожидании неминуемой развязки. Он не мог сделать ничего, абсолютно, ровным счётом ничего. У него не было власти над жизнью и смертью, и он не мог приписать отцу ещё пару лет жизни.
Бишеслава не забывала ему об этом напоминать. "Наслаждайся. Это как с солнцами - жрецы всегда говорят, что чем жарче, чем больше светила нас любят. Так и с отцом - чем нам больнее, тем заметнее нам его любовь". Настас бы предпочёл, чтобы ему об этом не напоминали, но сестрица не слушала, убегала и смеялась над своими словами. Все его думы и так были забиты одними лишь этими мыслями, а она только добавляла юноше страданий.
У него создавалось впечатление, что сестра не могла вытерпеть вида умирающего. Обычно она была спокойнее и менее цинична, а сейчас бегала по комнатам и отпускала едкие комментарии всем, кто только попадался ей под руку. Чернь просто выла, а Руслан ходил и озирался.
Раз в полчаса или час сестрица неизменно заходила посмотреть на отца. В последний раз к удивлению Настаса и Керила она спросила: "когда он уже сдохнет? Мне надоело ждать". Бишеславу выпроводили и заперли в комнате к счастью слуг, а её братьям пришлось долго успокаивать отца. "Она не это имела в виду", добро говорил Руслан дрожащим голосом. "Ты же знаешь, она с головой не дружит. Она любит тебя не меньше нашего, просто... ей не достаёт слов". И словно бы в ответ ему раздался крик - сестра орала о том, что даже в самом конце отец её не простил.
Умирающего бросило в слёзы. Но Настас знал, что отец бы не изменился всего от одной фразы. Причина для слёз стала ясна очень скоро - как только Керил дал ему воды от боли и начал произносить молитвы. Отец изгибался дугой, хватал ртом воздух и стучал зубами, жадно глотая каждую каплю белёсой жидкости. Его вскоре сморил сон.
Руслан вытер слёзы и себе, и тихонечко отцу, вызвался заткнуть сестрице рот. Поднимись к ней в комнату старший брат, а не мягкий младший сестрица бы не отделалась и парой синяков. Но Настас не хотел бить её в этот день. Только не сегодня. И вообще, Руслан умел неплохо её убеждать - после разговоров между ними слёз не видели ни у кого из них.
Только когда Керил закончил последний куплет "о здравии", когда отец наконец-то мирно спал, Настас сумел уйти. В голове он всё время прокручивал несколько вещей, раз за разом вновь и вновь - как останется без наследства, как уйдёт в изгои благодаря и что до конца своих дней придётся сожалеть о том, кем родился. Пока Спас судорожно хватался за его руку, эти мысли приходили сами собой, думались в голове и возвращались вновь каждый раз, как только Настас ловил на себе мутный взгляд умирающего. "А знаешь ли ты," - так и подмывало его сказать, - "что с нами, твоими детьми, будет?"
Но Настас был слишком хорошо воспитан, чтобы это произнести. Такое в духе сестрицы, а ему не идёт. Порой он мечтал быть сумасшедшим и говорить только то, что думает. "Одним лишь тем можно не носить масок, чья маска была разбита вдребезги и её осколки впиваются в лицо. Не недооценивай человеческого милосердия, братец - не будь у меня шрамов, я бы давно стала храмовой шлюхой за свои слова. Лишь когда я натерпелась от жизни, мне стало дозволено говорить странные вещи. Ведь я сумасшедшая - что с меня взять?" А затем она видела паука, пеленающего муху, хваталась за живот и бежала в уборную.
Воистину, только безумцам можно.
Настас гулял по крепости, и ноги никак не желали останавливаться. В порыве ностальгии он прошёлся везде, где проходило его детство. Гиблолёс считался ничейной землёй, где Красичи всех родов встречались в мире. Гостей всегда было не счесть, а дядья и тёти часто оставляли своих отпрысков в крепости на несколько месяцев. Для них всегда были готовы комнаты - часто Бише, Настасу и Руслану приходилось делить одну маленькую каморку, лишь бы было где разместить всех родственников.
А у той статуи с отломанной рукой он расквасил нос Сопле, сыну брата царя. Сам напросился - говорил про изгоев и смеялся Настасу в лицо. Высокородный думал, что лучше него, что его происхождение не от боковых ветвей что-то значит, что младшие и руки не поднимут на старших и их можно задирать так, как это делал его отец. Настас показал ему, насколько же он был не прав. Сестрица любила напоминать об этом больше всего - зазнайка пожаловался Спасу, а Спас отправил Настаса вместе с Бишей и Русланом в каморку и запер там на пару дней, считая ниже своего достоинства разбираться в детских ссорах. Сопля тогда их выпустил - попросил их отца дать пленникам свободу.
Настас прекрасно помнил и то, что произошло дальше. По своей воле он попросил прощения у Сопли и твёрдо решил называть его с тех пор только по имени - Тефан, а Сопля, увидев, что на свободе все трое вновь побежал жаловаться - чтобы закрыли только Настаса. Бишеслава клялась, что их выпустили из-за неё. Мол, Сопле очень она приглянулась. Прежде чем Настаса закрыли ещё раз, он вновь нанёс визит дорогому гостю и его носу под той же самой статуей.
Видимо, Сопля всё же был прав, и Настасу было суждено стать изгоем. Отец при смерти, а никто впереди него по очереди умирать быстрее него не собирается. Да и как одна смерть изменит неизбежное? Как минимум десяток человек должен был расстаться с жизнью, чтобы Спас унаследовал Сотое Владение, меньшее, чем даже Гиблолёс, придаток Чернополя.
Воспоминаний было множество и плохих, и хороших. Последнее из них, безусловно, было одним из лучших. И во всех из них отец был сволочью - страшной, лютой сволочью, которой чужие дети были дороже своих.
Чернь думала точно так же. По умирающему не скорбел никто из них, кроме разве что молоденькой и излишне чувствительной служанки. Бишеслава исправила это недоразумение - "поговорила" с ними всеми по очереди с глазу на глаз. Крепость тут же погрязла в ту атмосферу уныния и тоски, что царила и поныне. А у светленькой и миленькой служанки после этого никогда не останавливались слёзы.
Интересно, почему?
Ноги сами собой принесли его к покоям сестрицы. Изнутри доносились голоса - Руслан и Биша что-то тихо обсуждали за закрытой дверью. Без сомнений, об отце. О ком же ещё в данный час, если не о нём? Голос Бишеславы дрожал будто бы от страха.
Когда Настас пришёл, оба замолчали. Всегда они так - у неё и у него были разговоры, не предназначавшиеся для ушей брата. Но он никогда не обижался. В конце концов разве обязаны они докладывать ему обо всём, что делают? Отец думал так, и Настас его ненавидел. Так же и они бы ненавидели своего брата, суйся он в каждое их дело.
