Никки Каллен - Арена
Я засмеялась. Он был очень красивый. И очень простой. Рядом с ним совсем не было страшно, как обычно с незнакомыми знакомящимися парнями. Он был просто ни на кого не похож — такой вывалившийся из реальности; не человек даже, существо. Я сразу подумала, что с ним хорошо в кино ходить, готовить пиццу, ненавидеть всех людей. Я не знала, что ответить, сказала: «меня зовут Жозефина, я здесь историю учу» — и протянула ему яблоко.
— Ой, здорово, — сказал он и плюхнулся рядом на лавочку, впился в яблоко заострёнными, как у животных, зубами. — Главное, гонорары платят что надо, а пожрать дать звезде забывают — элементарное, Ватсон, всего лишь пару бутеров с ветчиной, и я готов работать сутки на ногах, как на рынке, за пару бутеров с ветчиной… У тебя нет бутера с ветчиной? Если есть, я на тебе женюсь, потому что ты невероятная, ты будешь послана самим Господом, как видение пастушку…
— Есть, — я хохотала уже во всё горло, открыла рюкзак, достала бутерброды, персики, и мы устроили пикник.
А потом он спросил:
— Слушай, раз я женюсь на тебе — я честный парень, не обману, — можно я тогда посплю у тебя на плече? У меня два часа свободных до эпизода драки, а мой вагончик — проходной двор, я там никакой власти не имею: нет дара.
— Ты меня своим гримом испачкаешь.
— Я подарю тебе ещё тысячу таких рубашек. Блин, какая ты жадная, ты должна была сказать, что эта рубашка тебе никогда не нравилась и я могу спать сколько угодно…
— Я не жадная, я благоразумная. И я понятия не имею, кто ты: может, правда звезда, а может, жалкий проходимец, десятый помощник режиссёра.
— О, десятый помощник режиссёра — это такая шишка, я ничто перед ним, — и заснул, только не на плече, а на коленях, на юбке, дыша мне прямо туда, в розы. Он спал так крепко, спокойно, словно был безгрешен; я даже могла шевелиться; взяла книгу и, пристроив её на его голове, продолжила читать. Прошёл день, стало прохладно, собирался дождь. А ведь он сказал, что ещё какой-то эпизод с дракой… Я тихонько толкнула его.
— Эй, — забыла, как его зовут, — просыпайся, — он открыл глаза, такие странные, абсолютно чёрные, я больше ни у кого таких не видела, без зрачков, будто там жил кто-то совсем другой, в хрустале, холоде, вечной ночи, не жаловался, а думал, как захватить мир, — Снежная королева, хроники Менильена, — ты говорил, что у тебя какие-то ещё съёмки…
— В жопу их, — он смотрел на меня снизу невероятными своими глазами вечной ночи, улыбался, словно мы заговорщики, тушь размазалась по всему лицу. — Что ты делаешь сегодня вечером?
— Учу историю древнерусской литературы.
— Ты что, ботан?
— Да, у меня через два, нет, уже через день экзамен, и у меня должно быть отлично.
— Слушай, похерь ты на всё. Давай поженимся. Я знаю одну маленькую церковь на набережной, она всегда открыта, и там всегда есть священник.
— А смысл?
— Я тебя люблю.
Вот так он это сказал. Так весело и ясно, весь в косметике, в дурацком костюме какой-то придуманной банды. Клоун, актёр. Я до сих пор слушаю это в себе: «Я тебя люблю», как некоторые люди слушают джаз, смотрят фильмы с Монро, зажигают свечу — чтобы вызвать определённое настроение или потакать уже пришедшему.
— Я не знаю, — сказала я. — Я тебя не знаю, и вообще, дела так не делаются. Нужно время подумать, ужин при свечах, цветы три недели, пока думаешь, знакомство с родителями… Моим ты не понравишься.
— А моих вообще нет. У меня опекуны. Ну о чём тут думать? Я же тебе нравлюсь?
— С чего ты взял?
— Ты меня не послала.
— Я просто вежливая.
— Нет, ты не вежливая. Ты нормальная.
— Нет, я не могу. У меня экзамен. Можем пожениться, конечно, но я всё равно буду сидеть и учить. А это ужасно. Я мечтала о другом.
— Нет. Это лучше всех мечт. Значит, ты согласна?
— А-а, — но он уже вскочил, схватил меня за руку и потащил куда-то по улицам. — Учебники! Там остались мои учебники! — и Анна, и вся моя жизнь, размеренная, выстроенная, красивая, как букет.
— Новые купим! — но новых мы не купили; мы прибежали на набережную: тучи ушли, стоял огромный кровавый закат, и он вошёл в церковь, маленькую, острую, красную, как перец, позвал тихим голосом священника, отца Валентина; священник вышел, узнал его без улыбки, куда-то увёл; они, видно, долго и хорошо дружили, а может, просто были чем-то связаны, как шантажисты; чем-то тёмным, бархатным; как проклятие; но оказалось — умываться и переодеваться; Венсан вернулся, бледный, стройный, худой, с мокрыми волосами; ещё у него обнаружились чёлка до острых скул, чёрные по-настоящему брови, бледные пухлые женские губы; он был в другой белой рубашке, приталенной, в чёрных брюках и остроносых чёрных ботинках. Протянул мне руку, и мы пошли к алтарю, на котором отец Валентин зажигал свечи.
— Вы католичка?
— Да.
— Такие подойдут? — показал мне на красном бархате два кольца, тонких, безупречно золотых. Я испугалась, повернулась к Венсану.
— Послушай, это… это невозможно.
— Почему?
— Просто невозможно. Нелогично, неправильно. Так было в старину, но люди любили друг друга безумно, а потом могли быть несчастны.
— Мы не будем несчастны. Мы женимся по расчёту. Я чувствую, что ты мне нужна. Мы будем жить долго и счастливо и умрём в один день, — и мы поженились. Отец Валентин позвал в свидетели с улицы нищего и женщину с собакой, маленьким бульдожкой; они нас поздравили, восхищённые тайной, как фейерверком.
«А теперь?» — мы вышли на набережную; закат погас, с реки дул ветер, пронзительный, как в дни ледохода; «теперь жить»; я поёжилась от холода, он обнял меня длинными руками всю, просто невероятно, он был горячий, как глинтвейн, и потом поцеловал; мокро, горячо, незнакомо; со вкусом табака; я провалилась в грех, как под землю. Он нашёл машину, мы долго-долго кружили по улицам, как по лабиринту; я не замечала мест, потрясённая поцелуем; потом он обернулся с переднего сиденья и спросил ворчливо, по-стариковски, махорочно: «так где ты живёшь? я полчаса жду, когда ты скажешь: да-да, вот здесь». Мы с шофёром засмеялись, я сказала адрес; Венсан остался ждать в такси, я поднялась, позвонила, потому что ключи остались с учебниками, в светлом прошлом. Анна открыла; с волосами в бигуди, в зелёном ночном креме, полосатом халате, смешная, страшная; «ты где была?» — завопила, как родитель, заволокла в квартиру; а я рассказывала, задыхаясь от её рук и счастья. «Ты вышла замуж?» — мы свалились на диван; «да» «о господи, а как с квартирой? ты переедешь ведь? да?» «да, но я буду платить, правда, ты не беспокойся, не переезжай, не ищи» «вот это настоящий подарок жены императора своей фрейлине, спасибо, Фифи; ну так кто он?» «не знаю; его зовут Венсан; актёр с твоей площадки; ну, как всё прошло, кстати?» «главный актёр куда-то ушёл, и все матерились, ничего не сняли после обеда, а я как раз там положительная девушка на улице; он, скотина, должен был всего лишь обернуться мне вслед… погоди, Венсан? а как дальше?» «как-то похоже» «Венсан Винсент?» «да». И тогда она замолчала, встала, запустила пальцы в бигуди. «Анна, что такое? Прости, что я ушла. Что? Что?» — словно она знала что-то тревожное: кто-то упал, разбился, кто-то родной мне, близкий, а я не знаю. «Венсан Винсент — ты знаешь, кто он?» «кто, Анна? парень молодой, старше меня на поколение всего, волосы чёрные, глаза чёрные, брови чёрные, длинные ноги, худой, немного странный, смешливый; ну что не так, Анна?» — словно бабочка билась об окно. «Он очень знаменит и богат, — сказала она чужим голосом, холодным, как на экскурсии. — Сирота. Гениальный актёр». «Но ведь ничего пока плохого». «Ничего», — и поцеловала меня в глаза, как мама не целовала, помогла собрать вещи; «Анна, я люблю тебя, желаю удачи» «и тебе, детёныш». Я уже спускалась, стукая чемоданом об стены, когда она окликнула меня: «Жозефина, я всегда помогу тебе в беде, я буду дальше жить здесь; и если что, ты знаешь, куда прийти». Это было странно, как проснуться ночью, чтобы попить воды, может, печенье съесть, и вдруг услышать за окном страшный крик человеческий: «Помогите!» там или «Убивают!»; «Пожалуйста, помогите, люди, прошу вас!» — однажды услышала я ещё в доме родителей, все спали, я сидела на краю кровати с бьющимся сердцем и боялась выглянуть в окно; утром на улице никаких признаков отчаяния не нашла — ни поломанных кустов сирени, ни пятен крови, ни клочьев одежды; даже позвонила в полицию, спросила, не случилось ли чего страшного в нашем районе, мне ответили: «нам не сообщали», но крик был такой настоящий… Я шла и всё думала, что же значат слова Анны загадочные, как у гадалки; а потом увидела Венсана, подумала, какая невероятная теперь у меня жизнь — в ней есть любовь; и забыла про Анну, как про невыключенный утюг.
