Елена Волкова - Ведьма
Мальчик — уже не мальчик, юноша — пытался смириться с этой мыслью и не мог. Конечно же, он прекрасно знал, что люди смертны, и что бабушке лет немало, но одно дело — знать, а другое — почувствовать на себе. Тогда же он осознал, что и родители его не так молоды, как были еще совсем недавно, а ему уже пятнадцать, что, вобщем, немного, но совсем скоро будет шестнадцать, потом семнадцать, а там и двадцать — и так далее, пока не станет столько же, сколько сейчас бабушке, и он тоже будет такой же слабый и немощный, и так же встанет на пороге вечности, и его внук — если будет, конечно — задаст себе те же вопросы…
И надо же было, чтобы именно в это время в их классе появилась новенькая — длинноногая, длинноволосая, кудрявая рыжая барби. Вообще-то ее звали Кари, но он сразу прозвал ее про себя Рыжей. О, Рыжая Кари стала популярной в мгновение ока! А на него ей показали пальцем и отрекомендовали так: "А это — наша будущая знаменитость, Великий Музыкант…" Она посмотрела на него с любопытством, как на забавную козявку. Он не искал ее общества — у нее хватало окружения, а его голова была занята другими мыслями. Но однажды после уроков, когда после затяжных мартовских дождей и мокрого снега выпал наконец первый солнечный день, рыжая Кари догнала его уже за воротами школы и сказала:
— Мне кажется, нам по пути. Не откажешься от моего общества?
Он растерялся и ответил:
— Нет…
Подумав при этом, найдется ли на свете идиот, который отказался бы от такого общества. Потом привел дыхание и сердцебиение в норму и сказал:
— Только я иду не домой. Я иду проведать бабушку.
Рыжая засмеялась:
— Ну, ты прямо Красная Шапочка! Твоя бабушка заболела?
— Да.
— И ты несешь ей пирожки в корзинке?
Тогда он повернул голову и в упор посмотрел в красивое личико:
— Нет. Она почти ничего не ест. Я зайду сейчас в цветочный магазин и куплю красную розу. Белую я приносил вчера.
То, что Рыжая Кари — не семи пядей во лбу, было ему ясно с самого начала. Но у нее этот недостаток с успехом компенсировался внешностью. Ну, и совсем уж набитой дурой она тоже не была, поэтому смеяться перестала:
— А чем она заболела?
Он молчал не меньше минуты, соображая, как ответить кратко и так, чтобы не задавала больше вопросов на эту тему. Потом дернул головой и сказал:
— Она умирает в онкологии.
Рыжая замолчала и молчала до самого магазина, где он купил розу. Потом он направился к остановке автобуса:
— Если хочешь, можешь пойти со мной. Но только если хочешь. Это будет не радостный визит.
Так они навестили бабушку вдвоем. Долго не задерживались, ему нужно было еще разучивать упражнения для флейты, да и кроме того, он видел, что Кари сидит, скукожившись и, хоть и пытается улыбаться, но выглядит виноватой и испуганной. На улице девушка выдохнула и прошептала:
— Как страшно… Она так плохо выглядит. А вообще, она как королева…
— Она из русских дворян, — и рассказал то, что знал сам.
Рыжая Кари слушала молча и смотрела уже другими глазами. Потом спросила:
— Ты правда собираешься стать музыкантом?
— Не совсем, — ответил он после паузы. — Недавно я понял, что на самом деле я хочу петь. В опере. Обучение пению начинается с пятнадцати лет, когда пройдет ломка голоса. — он опять в упор посмотрел на нее. — Об этом еще никто не знает, ты — первая. И не должен знать пока.
Через несколько дней бабушка сказала, что не слышала еще ни разу, как он играет на флейте. Он растерялся — он не носил инструмент с собой и собрался было ехать за ним домой, а потом вернуться в госпиталь. Но она остановила:
— Ну что ты, — сказала. — Завтра…
На следующий день он играл на флейте в ее палате, в отделении терминальных больных онкологической клиники. Пройдут годы, и он назовет это своим первым публичным выступлением. Те, кто мог ходить, пришли сами. Некоторых привезли на каталках. Врачи и медсестры сокрушались, что ни у кого нет с собой видеокамеры. Вечером ему позвонил журналист с просьбой об интервью, он отказался. Но заметка в газете все равно появилась. А еще через сутки бабушка отошла в мир иной.
Если бы он владел собой, то непременно настоял бы, чтобы пригласить священника из Православной Миссии, хотя вряд ли отец согласился бы. Но эта мысль пришла ему в голову спустя несколько дней после похорон. Все эти дни он молчал — не разговаривал ни с кем, даже с родителями, хотя он и так с ними не особо часто беседовал. Отец сокрушенно вздыхал.
— …Что ты хочешь? — слышался в ответ голос матери. — Она была для него отцом и матерью в большей степени, чем мы. Она дала ему… не знаю… легенду, сказку, мечту. Осознание принадлежности себя к древнему роду. И собственной значительности.
— А мы что же?
— А мы утверждали, что у него не может быть музыкальных способностей.
— Но ведь мы его родители, мы всегда желали ему только добра и просто пытались быть реалистами!.. Неужели он нас не любит?
— Любит, конечно. А ее он боготворил…
Были пасхальные каникулы и ему не пришлось пропустить школу. А потом — одноклассники, как всегда, были заняты своими делами, а он не входил ни в одну из компаний — его вообще считали скучным занудой и симпатия Рыжей Кари воспринималась как экзотическая прихоть кокетливой красотки. Но она же оказалась единственной, кто догадалась о его потере.
Прошли летние каникулы, начался новый учебный год.
Рыжая Кари провожала его до полдороги почти каждый день.
— Ты странный, — сказала она ему однажды. — Но интересный. Не такой, как все.
"Зато ты такая же, как все, — думал он про нее, но вслух этого, разумеется, не говорил. — А теперь ты встретила чудака и тебе любопытно, что с ним можно сотворить…" Конечно же, она ему нравилась, она всем нравилась, только в отличие от остальных у него не было времени бродить с ней по улицам и дискотекам. Он и танцевать-то не умел.
Отец пребывал в полной уверенности, что старый бабушкин дом по всем законам наследования принадлежит ему. Но выяснилось, что было составлено завещание и по этому завещанию право на дом и участок переходил к ее внуку, который по достижении совершеннолетия имел право распорядиться им по своему усмотрению — оставить в собственности, продать или подарить, но не раньше. Он знал — отец считал дом старой развалиной, набитой ненужным хламом и с радостью бы продал его. Но теперь отцу оставалось только ревниво вздыхать: он понимал, что сын его не продаст дом не только по достижении совершеннолетия, но и вообще никогда.
Мальчик, ставший юношей, озадачил родителей в очередной раз, заявив, что теперь он достиг возраста, когда можно начинать обучаться пению и что преподаватель вокала в музыкальной школе уже прослушал его и готов с ним заниматься:
