Катарина Керр - Чары дракона
Арриано пришёл вовремя, когда соборные колокола звонили, объявляя о начале вечерней службы. Бриндемо лично встретил его у двери, затем провёл в главный зал – длинное помещение с выложенным белыми и синими плитками полом и темно-зелёными стенами. В одном конце располагалось невысокое возвышение, на котором вокруг латунного столика были разложены многоцветные подушки. После того, как хозяин с гостем устроились на подушках, Талиэйсин разнёс кубки, после чего почтительно застыл у края возвышения. Арриано, потрёпанный невысокий человечек, который скрывал лысину под белой льняной шапочкой, оглядел его и легко улыбнулся. Это была дружелюбная, открытая улыбка.
– Итак, Талиэйсин, – произнёс он. – Наш Бриндемо говорит, что ты из Пирдона.
– Мне так сказали, господин.
Кустистые брови Арриано вопросительно приподнялись.
– Говори со мной по-дэверрийски. О, что бы нам… а, знаю. Опиши-ка мне это помещение.
По мере того, как удивлённый Талиэйсин покорно описывал мебель и цвета в зале, где они находились, Арриано слушал, склонив голову набок. Затем взмахом руки оборвал перечисление.
– Пирдон? Ха! Ты из Элдиса, парень. Готов поставить на это немалую сумму. И причём с морского побережья Элдиса. – Он повернулся к Бриндемо и заговорил по-бардекиански: – У них там очень характерный выговор. Как и следовало ожидать, Барума врал, как скорпион.
– Пусть боги раздавят его ногами! – Бриндемо чувствовал, как пот стекает у него по спине. – Но, как я предполагаю, ты не узнаешь этого раба?
– Настолько, чтобы назвать тебе его настоящее имя, – нет. Судя по тому, как он двигается, манерам, ну по всему – я сказал бы, что он из аристократии.
– Что? Я думал, он из гимнастов, или тех, кто сражается на ножах… Или ещё какой-нибудь мастер, выступавший на арене. Что-то в этом роде.
– Ты забываешь, мой дорогой старый друг, что в Дэверри все аристократы – воины. Они начинают подготовку ещё маленькими детьми.
Бриндемо застонал. Услышанное не принесло ему никакого облегчения. Талиэйсин слушал с понятной напряжённостью.
– По рождению я принадлежу к благородным господам? – наконец спросил раб. – Этот Барума говорил, что я – сын купца.
– Барума врёт с такой лёгкостью, как идёт дождь, – заметил Арриано. – На твоём месте, Бриндемо, я перестал бы лопотать о зотарах и избавился бы от этого парня как можно быстрее. Но учти, лично я продал бы его приличному хозяину. Если его родственники ворвутся сюда, и их варварские сердца возжаждут крови…
– Знаю, знаю, – Бриндемо едва мог говорить. Ему было страшно жаль потерять деньги. – Но двадцать пять зотаров! Ай!
– Разве все золото в мире сможет пришить тебе отрезанную голову обратно, если…
– О, заткнись! Конечно, ты прав. Барума хотел, чтобы я продал его в шахты или на галеры, но это совершенно исключается, если этот человек – аристократ.
– Думаю, да! Пусть у Барумы отвалится его мужское достоинство!
– И пусть когда-нибудь больные обезьяны полакомятся его сердцем! Значит, так. Я продам его, как только найду подходящего покупателя. Если услышишь про кого-нибудь, сообщи мне. Конечно, получишь комиссионные.
– Разумеется, – Арриано протянул руку. – Ещё вина, Талиэйсин.
Хотя Талиэйсин подавал вино в точности так, как его недавно научили, соблюдая все приличия, задумчивое и суровое выражение, появившееся в его глазах, заставляло Бриндемо чувствовать себя крайне неуютно.
«Лучше избавиться от него как можно раньше – ради моего собственного спокойствия, – подумал Бриндемо. – Но ай! Двадцать пять зотаров!»
Талиэйсину выделили отдельную маленькую комнатку для сна, поскольку Бриндемо боялся, что он станет сплетничать с другими рабами. Ни раб, ни работорговец не хотели, чтобы Барума знал, как они пытались раскрыть его секрет. Хотя в комнатке хватало места только для соломенного тюфяка на полу, она находилась в единоличном распоряжении парня. Освещалось помещение масляной лампой, установленной в крохотной нише в стене. После того, как его заперли на ночь, Талиэйсин долго сидел на матрасе, раздумывая над словами Арриано. В лампе кончилось масло, однако он мог достаточно хорошо видеть в лунном свете, который попадал сквозь незакрытое занавеской окно. Тогда ему пришло в голову, что его способность видеть в темноте не совсем обычна. До этого он воспринимал её как должное.
К нему то и дело присоединялись Дикие, по большей части стайка гномов, все в пятнышках, крапчатые – голубые, серые и пурпурные, очень сильно отличающиеся от обитающих в Дэверри, – насколько он помнил. В этот момент он не был склонен доверять чему-либо, что он «помнил» о себе. Кто знает, так ли это на самом деле или же то очередная ложь Барумы? Однако Талиэйсин ясно помнил одноцветных гномов. Один серый был его другом. Очевидно, он уже давно мог видеть этих маленьких существ.
Способность заводить дружбу с духами была настолько нехарактерна для аристократов Дэверри, что Талиэйсин долгое время раздумывал над этим обстоятельством. Хотя он мало помнил о себе, его общие знания о мире казались неповреждёнными. Он был уверен: средний представитель военной аристократии не разговаривает с Дикими. Тем не менее, здесь появлялся один особенно смелый гном грязно-зеленого и серовато-пурпурного цвета, с поразительным количеством бородавок вдоль всего позвоночника, который забирался к нему на колени и хлопал его по руке небольшой лапкой с когтями так, словно это было самым естественным делом в мире.
– Ну, добрый вечер, маленький брат.
Гном улыбнулся и показал ярко-пурпурные клычки, затем устроился у Талиэйсина на коленях, подобно кошке. Человек лениво гладил гнома, время от времени чесал ему между ушами. Тем временем Талиэйсин чувствовал, как что-то покалывает у него в мозгу, подобно занозе в пальце. Дикие, само обращение «маленький брат» – все это означало нечто важное, что даст ему ключ к разгадке собственной личности, если только он найдёт замок. Это была тайна, очень глубоко похороненная тайна, возможно, скрытая даже от Барумы.
– Как жаль, что вы, ребята, не умеете разговаривать. Вы знаете, кто я?
Вся гномья стайка дружно закивала.
– Значит, вы знаете моё имя?
На этот раз все замотали головами.
– Но вы каким-то образом меня узнали?
Снова «да». Талиэйсин задумался, не занимался ли он когда-нибудь магией. Вероятно, нет, раз он напоминает людям представителя военной аристократии или профессионального атлета, сражающегося на арене на ножах. Обрывки правды, которые он обнаруживал, казались менее понятными, чем ложь. Или благородного происхождения, или из сражающихся на арене атлетов. Но в любом случае он видит Диких, и они считают его другом. И снова в голове у него что-то щёлкнуло. Один из их друзей или один из родственников? Волосы у него на голове встали дыбом, когда он произнёс это вслух.
