Дмитрий Суслин - Царевич Ваня и Серый Волк
Побежал Ваня к покоям царским, да только не успел. Царь прямо перед его носом в спальной палате скрылся. Стражники с бердышами за ним двери закрыли и опять царевичу дорогу преградили.
– Пустите к батюшке! – взмолился Ваня.
– Не велено! – был ему ответ. – Никого к себе государь пускать не велел.
Пришлось идти прочь от покоев отцовских.
– Видел? – спросил Антошка царевича, когда тот к себе в светелку пришел. – Видел царя? Видел батюшку своего? Говорил с ним?
Поглядел на друга царевич Ваня и вздохнул:
– Не пустили меня телохранители отцовы, псы верные даже за порог. Только спину батюшкину и видел.
– И что скажешь?
– Изменился он. Словно и впрямь заболел. Нет осанки прямой и гордой, что прежде была. Словно что-то пригнуло его. То ли забота, то ли печаль. Наверно по братьям моим тоскует, – поделился своими мыслями с Антошкой царевич Ваня.
– А я его лицо успел разглядеть, – сказал Антошка. – Изменился твой батюшка. Очень изменился. Словно другой человек стал. Постарел будто лет на двадцать. Даже в волосах седина засеребрилась.
– Постарел? – воскликнул Ваня. И вдруг он с ужасом вспомнил, что обещал царю старый волхв. И волосы у мальчика зашевелились на голове от ужаса. – Неужели предсказание сбываться началось?
– Какое предсказание? – Антошка ничего не понимал, от чего вдруг Ваня так взволновался.
И царевич рассказал тогда ему о том, какая встреча была у них с волхвом.
– Так это его старик наверно околдовал! – воскликнул Антошка. – Не иначе вы с черным колдуном повстречались.
– Но он не черный, а белый и не колдун вовсе, – Ване не хотелось верить в плохое. – Может все так просто хворь у государя нашего?
– Может и хворь.
На том они спать и легли.
А когда они утром проснулись и встали, во дворце уже самая настоящая паника была.
– Царь государь заболел! – кричали во всех палатах, во всех теремах. Повсюду носились люди. А по двору бегали дружинники Дубравовы, окружали царский дворец, чтобы взволнованный народ, люд посадский Князьгородский во двор не кинулся.
Стали царевич Ваня и Антошка расспрашивать и вот какую весть узнали.
Прибежали на утро слуги царские, чтобы государя одеть и чуть со страху не умерли. В постели лежал, рук и ног поднять не мог царь Дубрав. Да только было ему на вид уже и не шестьдесят лет, как вчера, а все восемьдесят.
– Что пали ниц? – слабым голосом крикнул слугам царь. – Несите мне быстрее зеркало!
Принесли ему зеркало. Глянул на себя, старого да немощного царь, и полились по его лицу слезы горькие. Затем гневом засверкали глаза его. Стукнул он кулаком по зеркалу, разбил его на сотни кусков. Закричал:
– Нет! Не старик я еще! Не старик.
Собрался он с силами, встал с постели на пол, мягкими шкурами устеленный, пошатнулся, но на ногах устоял.
– Вот видите? – засмеялся. – Я еще молод! И полон сил.
Снял он со спинки кровати меч свой богатырский, с трудом над головой поднял, попробовал повертеть. Два раза махнул, да чуть не упал. Стоит отдышаться не может. Смотрит на лезвие меча булатного, и видит, что наполовину ржавчиной оно покрыто. Не блестят, не играют на нем солнечные лучи.
Рухнул обратно на кровать Дубрав. Руками лицо закрыл. Застонал:
– Волхва ко мне! Старца белого. Приведите сейчас же!
И приволокли к нему старика волхва. Кинули его к царским ногам. Рядом с Дубравом Забава. За царем ухаживает, за ее спиной Хазария недобрыми глазами поблескивает. На волхва с опаской поглядывает.
– Говори, старик, – обратился к волхву царь, – говори, что со мной такое делается? Отчего старость раньше назначенного времени ко мне пришла, почему за ней смерть подкрадывается? И что делать мне?
– Ты уже ничего делать не сможешь, – с усмешкой ответил царю волхв. – Ты теперь такой же, как и я, пень трухлявый. Любой пнет тебя ногой, ты и рассыплешься.
– Насмехаешься надо мной, старик? – богатырским криком взревел царь. Только голос у него богатырским пока и остался. – С кем говоришь, забыл. – Но силы быстро оставили царя, и он упал на подушки. Заговорил тихо. – Обидчивый ты, как я погляжу. Ну да ладно. Квиты мы теперь. Излечи меня, старик. Никаких денег не пожалею.
– Не лекарь я, царь батюшка, – ответил старец. – Да и если бы был лекарем, ничего поделать не мог. Не от болезни тебя лечить надо.
– Отчего же?
– От колдовства.
Забава и Хазария отпрянули назад со страхом, да только царь этого не заметил, а другие, слуги, воины, бояре, что здесь были, также испугались, и внимания на них не обратили.
– А я не колдун, – продолжал волхв. – Я всего лишь мудрец. И от чар спасать не умею.
Как про колдовство услышал царь, так сознания и лишился. Рухнул на подушки. Кинулись к нему, глядят, а Дубраву уже и не восемьдесят лет, а прямо на глазах, словно год за годом по его лицу пробегают. Волосы белее снега становятся, лицо усеивают морщины глубокие, кожа темнеет и вваливается, борода вывалилась, губы тонкие бескровные и вовсе пропали. И вот уже старец столетний лежит без движения на царской постели. Глаза закрыл. Не дышит. Словно мертвец.
– Злодей! – закричала тогда диким голосом царица Забава. – Как ты смел так царем разговаривать? Грубо так, непочтительно! Уведите его, допросите его, дознайтесь, кто колдовство учинил. Да утопите потом в ледяном колодце его!
Тут же дружинники Дубравовы схватили старца и поволокли на улицу. Только по дороге их боярин Брадомир остановил. Приказал не в колодец старца бросить, а обратно в подвал темный каменный отправить. В темницу сырую, где ни окон, ни дверей, только дыбы по стенам развешаны, да клетки стоят звериные.
А царь Дубрав больше в себя уже и не приходил. Остался лежать безмолвный и недвижимый. И сразу всю власть в руки свои Забава взяла. Тут же стала приказы направо налево отдавать.
– Закройте окна, чтобы воздуха не было, сквозняк царю вреден, и солнца глаза слепит. Притворите ставни. Выставьте стражи больше! Да пошлите гонцов к сыновьям Дубравовым, к царевичу Ратмиру и царевичу Ратибору. Вот им письма мои. Пускай из похода назад возвращаются. Ой, же горе великое! Ой, печаль великослезная!
И словно в ответ на ее слова, раздался во дворе дворца топот ног лошадиных, и увидели люди, как с одной стороны, в южные ворота въехал царевич Ратмир, а в другие ворота северные, вбежал Ратибор. Увидели они друг друга. Посмотрели с ненавистью, но ничего не сказали, а побежали к матушке, к царице Забаве.
Увидела их мать, открыла объятия сыновьям, приняла их к себе и зарыдала во весь голос:
– Ой, вы дитятки мои родные! Ой, сиротинки горемычные, остались вы без отца, без благодетеля. Да на кого он нас всех оставить решил?
